Российская Академия Наук
Институт российской истории
Федеральная архивная служба России
Российский центр хранения и изучения документов новейшей истории
Государственный архив Российской Федерации
Российский государственный архив экономики
Российский государственный военный архив
Центральный архив Федеральной службы безопасности России
Бостон колледж (США)
Университет Торонто (Канада)
Университет Мельбурна (Австралия)
Бирмингемский университет (Великобритания)
Сеульский государственный университет (Республика Корея)
https://docs.google.com/file/d/0B96SnjoTQuH_aXI3TDQ2VHFMWjg/edit?usp=sharing
Russian Academy of Sciences
Institute of Russian History
Federal Archival Service of Russia
Russian Centre for Preservation and Study of Modern History Records
State Archive of Russian Federation
Russian State Archive of Economy
State Military Archive of Russia
Central Archive of the Federal Security Service of Russia
Boston College
University of Toronto
University of Melbourne
University of Birmingham
Seoul National University
THE TRAGEDY OF THE RUSSIAN VILLAGE
Collectivization and Dekulakization
Documents and Materials In 5 volumes 1927-1939
Main Editonal Board
V.Danilov, R.Manning, L.Viola (Editors-in-Chief),
R.Davies, Ha Yong-Chool, R.Jonson, V.Kozlov, A.Sakharov,
V.Vinogradov, S.Wheatcroft
Moscow
ROSSPEN
1999
ТРАГЕДИЯ СОВЕТСКОЙ ДЕРЕВНИ Коллективизация и раскулачивание
Документы и материалы в 5 томах 1927-1939
Главный редакционный совет
В.Данилов, Р.Маннинг, Л.Виола (главные редакторы),
В.Виноградов, Р.Джонсон, Р.Дэвис, В.Козлов, А.Сахаров,
С.Уиткрофт, Ха Енг Чул
Москва
РОССПЭН
1999
THE TRAGEDY OF THE RUSSIAN VILLAGE Collectivization and Dekulakization
Documents and materials
Vol.1 May, 1927 - November, 1929
Editorial Board volume 1:
V.Danilov (Main Editor), L.Dvoynich, Hahn Jeong-Sook,
N.lvnitskiy, S.Krasilnikov, R.Manning, O.Naumov, E.Turina,
V.Vinogradov, L.Viola
Moscow
ROSSPEN
1999
ТРАГЕДИЯ СОВЕТСКОЙ ДЕРЕВНИ Коллективизация и раскулачивание
Документы и материалы
Том 1 май 1927 — ноябрь 1929
Редакционная коллегия тома:
В.Данилов (ответственный редактор), В.Виноградов, Л.Виола, Л.Двойных, Н.Ивницкий, С.Красильников, Р.Маннинг, О.Наумов,
Е.Тюрина, Хан Чжонг Сук
Москва
РОССПЭН
1999
ББК 63.3(2)6-2 Т65
Составители
В.Данилов, М.Кудюкина (ответственные),
Н.Глущенко, Т.Голышкина, Л.Денисова, Ким Чан Чжин, М.Колесова,
С.Красильников, В.Михалева, Н.Муравьева, А.Николаев, Е.Осокина,
Т.Привалова, Н.Тархова, М.Таугер, А.Федоренко, Е.Хандурина, Т.Царевская
Compilers
V.Danilov, M.Kudukina (Main Compilers),
N.Gluschchenko, T.Golyshkina, L.Denisova, Kim Chang Jin, M.Kolesova,
S.Krasil'nikov,V.Mikhaleva, N.Murav'ova, A.Nikolaev, E.Osokina, T.Privalova,
N.Tarkhova, M.Tauger, A.Fedorenko, E.Khandurina, T.Tsarevskaia
Участники проекта выражают глубокую благодарность
Национальному гуманитарному фонду США, университету Торонто,
Бостон колледжу, университету Мельбурна и Министерству иностранных дел
Корейской Республики за поддержку научно-исследовательской работы, первым
результатом которой является этот том. Его издание стало возможным благодаря
гранту из средств проекта «Исследования сталинской эпохи»
и Архивного проекта университета Торонто
The participants of this project express their gratitude
to the National Endowment for the Humanities, the University of Toronto,
Boston College, the University of Melbourne and the Ministry or Foreign Affairs
of Republic of Korea for their support of this project. The publication of this volume
was made possible by a grant from the Stalin Era Research and Archive Project
of the University of Toronto.
Трагедия советской деревни. Коллективизация и раскулачивание. Т 65 1927—1939. Документы и материалы. В 5-ти тт. / Т. 1. Май 1927 — ноябрь 1929 / Под ред. В.Данилова, Р.Маннинг, Л.Виолы. — М.: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН), 1999. — 880 с.
В первом томе настоящего издания публикуются документы по истории советской деревни накануне коллективизации (май 1927 г. — ноябрь 1929 г.) преимущественно из ранее недоступных архивов высших органов партийно-государственного руководства — ЦК ВКП(б), его Политбюро, Оргбюро и Секретариата, ЦИК и СНК РСФСР, ОГПУ, различных наркоматов, Верховного суда и Прокуратуры, Политуправления армии и др. организаций. Эти документы впервые показывают первоначальный этап сталинской «революции сверху», начавшейся со слома НЭПа как государственной политики и системы социально-экономических отношений в обществе, прежде всего между городом и деревней. Государственное насилие, сопровождавшее «чрезвычайные хлебозаготовки» и «наступление на кулачество» не могло не вызвать сопротивление и протест со стороны крестьянства, документальное отражение которых занимает большое место в этом сборнике.
ББК 63.3(2)6-2
© В.Данилов, Р.Маннинг, Л.Виола, 1999
© Институт российской истории РАН, 1999
© Федеральная архивная служба России, 1999
© Бостон колледж (США), 1999
© Университет Торонто (Канада), 1999
© «Российская политическая энциклопедия»
(РОССПЭН), 1999
© V.Danilov, R.Manning, L.Viola, 1999 © Institute of Russian History of the Russian
Academy of Sciences, 1999 © The Federal Archives Service of Russia, 1999
тстэкт «; QO/Q nnna о @ Boston Со11е8е (USA), 1999
ISBN 5-8243-0006-2 © University of Toronto (Canada), 1999
ISBN 5-8243-0040-2 © ROSSPEN, 1999
В.П.Данилов,
Роберта Маннинг,
Линн Виола
ТРАГЕДИЯ СОВЕТСКОЙ ДЕРЕВНИ Коллективизация и раскулачивание
Документы и материалы в 5-ти томах
(Редакторское вводное слово)
Коллективизация сельского хозяйства стала рубежным событием в истории СССР. Со стороны коммунистической партии это была первая попытка широкомасштабной социальной инженерии, и это было начало сталинского массового террора. Коллективизация разрушила традиционную крестьянскую общину и другие институты крестьянской автономии и поставила на их место принудительную структуру аграрного производства, социалистическую только по форме. Новая колхозная система позволила государству обложить крестьянство данью в форме обязательных поставок сельхозпродукции и обусловила бюрократическое господство на селе. Уважаемых и авторитетных в деревне людей заставили замолчать, священников арестовывали, а тех представителей сельской интеллигенции, которые не пожелали становиться агентами государства, всячески травили. Ярлык «кулак» навешивался на более или менее зажиточных, несдержанных на слово крестьян, а то и просто на тех, кому не повезло, и это означало лишение собственности, арест и высылку. Такова была одна из наиболее ужасающих волн массовых репрессий двадцатого века.
Для истории коллективизации в бывшем СССР долгое время были характерны официальные табу, связанные с обязательной интерпретацией исторического процесса, и ограниченный доступ к архивным материалам. До недавнего времени наиболее важные документы по этой проблеме были полностью закрыты даже для российских ученых. В последние годы партийные и государственные архивы открыли свои двери, и громадный массив материалов становится доступен для ученых, причем в количествах, значительно превышающих возможности индивидуального исследователя. Нашим откликом на данную ситуацию было формирование международного коллектива из 35 — 40 историков из шести стран — России, Соединенных Штатов, Канады, Великобритании, Австралии и Южной Кореи, чтобы совместными усилиями исследовать вновь открывшиеся документы по коллективизации и раскулачиванию. Наши исследователи прорабатывают открытые архивные материалы и добиваются рассекречивания дополнительных документов с тем, чтобы определить, как формировалась государственная политика в отношении деревни и каков был ответ разных слоев сельского населения на предпринимаемые сверху шаги в период формирования колхозной системы в СССР. Наиболее важные документы, выявленные в ходе нашего совместного исследования, будут представлены в этом пятитомнике. Они отразят развитие взаимоотношений между селом и политическим режимом, начиная с периода консолидации сталинских сил в конце 20-х годов и до начала Второй мировой войны.
Наш проект ориентируется на исследование всей глубины противоречий сталинской эпохи, он первым получил разрешение на работу в главных центральных московских архивах, включая архивы органов государственной безопасности, в частности, в Центральный архив бывшего ОГПУ —НКВД —КГБ, куда мало кто из историков допускался. Помимо Центрального архива Феде-
ральной Службы Безопасности Российской Федерации (ЦА ФСБ), как теперь называется бывший архив О ГПУ — НКВД — КГБ, исследования проводятся в четырех важнейших московских архивах: Российском центре хранения и изучения документов новейшей истории (РЦХИДНИ), прежде известном как Центральный партийный архив; Государственном архиве Российской Федерации (ГАРФ); Российском государственном архиве экономики (РГАЭ) и Российском государственном военном архиве (РГВА). Эти архивы предоставили своих ведущих сотрудников для работы над нашим собранием документов и обеспечили участникам проекта рабочие помещения, возможности ксерокопирования документов, а также помощь в обеспечении дальнейшего рассекречивания нужных нам документов, что делает их доступными не только для участников проекта, но и для других ученых.
Работая единой командой и синтезируя результаты нашего общего исследования, мы имеем возможность отбирать для публикации наиболее типичные и исторически значимые документы. Наш труд является результатом коллективного научного творчества профессионалов, а потому представляет собой нечто большее, нежели просто собрание документов. При подготовке каждого тома наши исследователи изучают материалы ЦК ВКП(б) и его Политбюро, ВЦИК и ЦИК РСФСР, СНК СССР и РСФСР, Красной Армии, карательных органов (ОГПУ —НКВД), Наркоматов земледелия и юстиции, различных временных центральных органов, создававшихся для руководства и контроля за проведением коллективизации (вроде Колхозцентра и Тракторцентра), а также личные фонды основных исторических участников тех событий: Сталина, Молотова, Кагановича, Микояна, Орджоникидзе и др. Предпринимаются специальные усилия для того, чтобы отыскать документы партийных и государственных органов, которые показывали бы, как формировалась правительственная политика; а также отчетные материалы, обобщение которых дает возможность отслеживать реакцию общества на политику правительства определенных периодов времени. Различного рода отчеты с мест, на которых зиждется подобный анализ, включены в число документов, отбираемых для публикации. Материалы, по которым можно изучать социальную реакцию, отражают восприятие (или невосприятие) отдельными учреждениями или людьми, в особенности крестьянским населением, официальной политики.
В ходе исследования мы пытаемся определить роль центральных правительственных учреждений, отдельных политических руководителей, местных властей и самих крестьян в появлении самой идеи коллективизации, в том, как она воплощалась в жизнь, и в сопротивлении ее воплощению. Для публикации отбираются документы, которые прежде никогда не публиковались, например, сводки, справки и доклады ОГПУ—НКВД, которые шли под грифом «Совершенно секретно». Во введении к каждому тому будут даны обобщающие характеристики прежде опубликованных по данной проблематике материалов и показано значение новых, дающих действительно новое знание.
При отборе документов для публикации мы планируем сочетать материалы, отражающие роль центрального руководства в проведении коллективизации, с материалами о местных процессах, крестьянской реакции, сельских традициях, экономических и экологических факторах. Оба подхода важны для лучшего понимания судеб советской деревни в правление Сталина. Наше собрание документов не только позволяет лучше рассмотреть, как формировалась и воплощалась в жизнь правительственная политика в эпоху Сталина. Здесь впервые начинает раскрываться такая проблема, как сопротивление коллективизации — как внутри Советского руководства, так и вне его, природа, почва и масштаб этого сопротивления. Особенно важна проблема крестьянского сопротивления. Об этом убедительно свидетельствуют следующие данные: в 1929 г. было зафиксировано 12781 различное проявление крестьян-
ского недовольства — массовые демонстрации, террористические акты против представителей власти и сельских активистов, распространение антиправительственных воззваний и т.п., а в 1930 г. их уже было — 31998'.
В то же время внутри советского руководства разгорелась упорная борьба (преданная затем умолчанию и не изучавшаяся) по вопросу о путях и средствах преобразований в сельском хозяйстве. Среди высших руководителей, наиболее последовательно пытавшихся воспрепятствовать государственно-полицейским методам управления, были выдающиеся деятели большевизма — Н.И.Бухарин, А.И.Рыков и М.П.Томский, лидеры «правой оппозиции», которые были выведены из состава советского руководства в 1929 г. и осуждены на смертную казнь в 1938 г. на последнем из московских показательных процессов; лидеры оппозиции начала 30-х годов — С.И.Сырцов, А.П.Смирнов, М.Н.Рютин и др.; даже Генеральный прокурор Н.В.Крыленко, который сохранял высокие посты в советской юриспруденции вплоть до 1937 г., когда также пал жертвой «великих чисток», и многие другие. Невозможно глубоко понять сталинизм и его развитие в Советской России, не изучая сопротивления сталинским методам управления, — это одна из многих «чистых страниц» в истории России XX века, и наш проект предполагает внести свой вклад в ее заполнение.
Предпринимаемая нами совместная попытка вряд ли была бы возможна, если бы историки сельской России и архивисты, участвующие в проекте, и прежде не искали взаимодействия через многочисленные контакты. Члены нашей редколлегии значительную часть своей профессиональной деятельности посвятили изучению российской деревни. Самые старшие из российских участников работали над изучением проблем коллективизации советской деревни еще с 1950-х годов и делали это настолько честно и скрупулезно, насколько позволяли условия — политическая цензура и ограниченный доступ к источниковым материалам. После XX съезда КПСС этим исследователям удалось опубликовать ряд новаторских исследований и приступить к широкой публикации документов. В 1957 — 1960 гг. при Главном архивном управлении СССР была создана Главная редакция общесоюзной серии издания документов и материалов «История коллективизации сельского хозяйства СССР». Первый том этой серии вышел в свет в 1961 г. В 1989 г. число томов в названной серии достигло 36-ти. Конечно, одновременно публиковались и не связанные с серией сборники документов. Всего за тридцать лет опубликовано более 50 сборников документов о коллективизации советской деревни2 (их перечень см. в приложении к данному тому).
Вышедшие в свет тома охватывают почти все бывшие союзные республики: Украину, Белоруссию, Узбекистан, Казахстан, Туркмению, Таджикистан, Грузию, Азербайджан, Литву, Латвию, Эстонию. РСФСР была представлена автономными республиками: Башкирией, Дагестаном, Татарией и Якутией, а также 12 экономическими районами: Севером, Северо-Западом, Западом, Центрально-Промышленным районом, ЦЧО, Средней Волгой, Северным Кавказом, Уралом, Западной Сибирью, Восточной Сибирью, Нижегородским краем и одной губернией — Нижегородской.
Обращаясь к научному содержанию и значению названных публикаций, приходится сказать о том, что они отразили возможности своего времени, ограниченные жесткими идеологическими рамками (несмотря на «оттепель») и — что не менее важно — допуском в архивах лишь к открытому слою материалов. Гриф «секретности», поставленный в 20-х —30-х годах, продолжал сохранять свою силу и в 60-х, и в 70-х, и в 80-х годах. В названных сборниках публиковались постановления и резолюции, доклады и отчеты, свидетельства с мест, отражавшие официальную политику и версию коллективизации и раскулачивания, замалчивавшую практику насилия, хозяйственного упадка, голода, крестьянских протестов. Материалы о названных явлениях оставались недоступными исследователям, а то немногое, что оставалось невозможным
утаить и попадало в открытые документы, представлялось как всего лишь частные случаи «извращений» и «перегибов», допущенных на местах. В сборниках с величайшей тщательностью собирались свидетельства всего положительного в кооперативно-колхозном строительстве конца 20-х — начала 30-х годов.
Задачи научного анализа исторического процесса в целом, а тем более его трагедийных слагаемых, стала возможной лишь в условиях снятия жестких идеологических ограничений с научной мысли и предоставления действительно свободного доступа к историческим источникам, прежде всего к архивным материалам, сохранение секретности которых утратило хоть сколько-нибудь реальный смысл. С приходом гласности началась публикация новых документов, дающих подлинное представление о деревенской трагедии3. Однако это лишь начало в решении проблемы источниковой базы для воссоздания картины коллективизации как целостного исторического процесса, как народной трагедии, начиная с ее истоков и заканчивая главнейшими последствиями для деревни и страны в целом.
Западные участники проекта также имеют опыт сотрудничества друг с другом и с российскими коллегами. Они совместно выпускали сборники очерков, писали в соавторстве книги и статьи, издавали материалы конференций, а с открытием архивов участвовали и в издании документов по проблемам коллективизации^. Взаимное уважение и доверие сложились на основе давнего сотрудничества, и это стало важнейшим условием работы данного международного научного проекта, в который вовлечены участники из шести стран трех континентов.
Наша документальная история коллективизации и раскулачивания дает возможность по-новому взглянуть на многострадальную историю советской деревни. Она позволит международной научной общественности и просто интересующимся людям проверить существующие трактовки сталинизма на фактическом материале, отысканном в архивах, а также взглянуть на коллективизацию с разных точек зрения — с позиций политических руководителей высшего уровня, местных чиновников и функционеров, карательных органов и, конечно, с позиции самих крестьян.
Объем и характер ранее опубликованных документальных материалов (о чем мы говорили выше) отнюдь не привели к игнорированию свидетельств, относящихся к позитивно-созидательным компонентам в практике организации колхозов, в техническом перевооружении сельского хозяйства, в труде и культуре колхозников. В томах нашего издания исследователь найдет обо всем этом весьма обширные и ценные документы. Некоторые из них были известны специалистам уже давно, но не публиковались только из-за объективности их содержания, поскольку включали сведения о подлинных трудностях и ошибках, а не мнимых, возникших на местах из-за «перегибов» при осуществлении «единственно правильных» директив сверху. Естественно, однако, что основное место в нашей работе занимают документы, ранее недоступные исследователям и раскрывающие те стороны исторического процесса, которые оставались неизвестными. Без этих документов невозможно воссоздать подлинную картину происходившего в деревне крестьянской страны в конце 20-х —30-х годов.
По содержанию документов, выявленных и включаемых в формируемые сейчас тома, мы можем выделить три тесно связанных между собой ряда фактов, событий, действий: первый ряд — принудительные хлебозаготовки, подчинившие себе все другие направления политики в деревне и создавшие обстановку «чрезвычайщины»; второй ряд — борьба с кулачеством, ставшая главным средством проведения хлебозаготовок и подчинения крестьянства в целом, и, наконец, третий ряд — собственно коллективизация, осуществляемая форсированными темпами, пренебрегая возможностями кооперативного развития и технического перевооружения.
10
В первом томе нашего собрания документов раскрывается связь между хлебозаготовительными кампаниями и «наступлением на кулачество» в 1927 — 1929 гг. с переходом к массовой коллективизации в конце 1929 г. Второй том будет иметь дело с развертыванием «сплошной» коллективизации и раскулачивания в конце 1929—1930 гг. Третий том будет посвящен причинам, ходу и последствиям Великого голода 1932 — 1933 гг., который, по утверждениям некоторых историков, унес жизни большинства жертв сталинизма5. Содержание четвертого тома будет связано с усилиями по стабилизации колхозной системы и снижению репрессий как следствия Голода (1933 — 1935 гг.). В пятом томе внимание будет сосредоточено на Больших чистках в советской деревне в 1936 — 1939 гг., которые сопровождались новой и до сих пор совершенно неизученной волной «раскулачивания». Эта волна дала большую часть из 681 692 смертных приговоров, принятых в 1937 — 1938 гг.6.
Работа коллектива составителей и редакторов позволила выявить, проанализировать и обработать очень большой материал, показывающий, во-первых, складывание и развитие новой политики в деревне на практическом уровне: решения и директивы Политбюро, Оргбюро и Секретариата в их системе, перевод принятых решений на язык практики через постановления, циркуляры, разъяснения партийных и правительственных органов, особенно Нарком-торга, ОПТУ, Наркомюста, а также Верховного суда и Прокуратуры. Во-вторых, — и, конечно, это главное: материалы формируемых сборников показывают подлинную картину практики новой политики на местах, на деревенском уровне, включая крестьянское сопротивление. Перед нами предстает народная трагедия, в значительной мере предопределившая дальнейшие судьбы не только деревни, но и страны в целом.
Ни для кого из участников проекта нет сомнения в том, что главная задача состоит в показе, раскрытии того, что происходило непосредственно в деревне, с самим крестьянством, какой была практическая политика и практические следствия этой политики. Именно этим определяется основной состав сборника и особая роль тех фондов архивов, в которых отражаются деревенские события.
Работа по определению состава включаемых в сборник документов, их археографической обработке и комментированию потребовала значительных усилий и времени. В этом сказываются прежде всего объективные причины. Назовем важнейшие: во-первых, мы работаем по фондам, исследуемым впервые, и поэтому должны изначально исследовать, выявить и даже копировать сравнительно большой объем документов. Во-вторых, необходимо сказать и о трудностях комментирования совершенно новых категорий документов, поскольку здесь нет традиции, очень часто идет речь о событиях и людях, о которых молчат энциклопедии и справочники, а исследования еще впереди.
Публикация документов будет иметь непреходящую ценность для исследователей российской истории, исследователей крестьянства и крестьянских обществ, а также тех, кто интересуется проблематикой тоталитаризма, политических репрессий, аграрного развития. Поскольку колхозная система в России пережила падение советского социализма и развал СССР, мы полагаем, наша документальная серия найдет заинтересованных читателей среди тех, кому приходится размышлять над проблемами современной аграрной реформы в России, что помогло бы избежать повторения трагических ошибок прошлого. Пора наконец многострадальным российским крестьянам дать свободу выбирать свое собственное будущее таким, каким оно видится им самим, а не высшему руководству с его капризами и диктатом, с его вечной погоней за идеологическими установками, в которой не остается места для внимания к обычной жизни простых людей.
Средства в поддержку проекта (в дополнение к плановым расходам) пяти московских архивов - РЦХИДНИ, ГАРФ, ЦА ФСБ, РГАЭ и РГВА, а также
11
Института российской истории РАН, были предоставлены Центрами российских и восточноевропейских исследований университетов Торонто и Мельбурна, Бостонским колледжем и Американским научным советом социальных исследований и изучения развития бывшего Советского Союза, и особенно Американским гуманитарным фондом (NEH Collaborative Project Grant). Научные командировки проф. Маннинг в Россию для работы по проекту финансировались Национальным советом советских и восточноевропейских исследований (IREX). Проект «Исследование сталинской эпохи и архивы» (SERAP) университета Торонто, существующий на средства гранта MCRI Канадского совета социальных и гуманитарных наук, выделил средства для данного исследования. Без великодушной поддержки всех этих институтов данный первый том нашей серии никогда не был бы завершен. Однако возможные ошибки, недостатки и оплошности в нем — лишь наши собственные.
1 ЦА ФСБ РФ (Центральный архив службы безопасности Российской Федерации, бывший
Архив КГБ) ОГПУ Информационный отдел «Секретно-политический отдел О Г.П У Докладная
записка о формах и динамике классовой борьбы в деревне в 1930 году» Л 4
2 Характеристику опубликованных тогда сборников документов см Богденко М Л Первые
тома общесоюзной серии документов и материалов по истории коллективизации сельского хозяй
ства // Вопросы истории 1966 № 8, Ивницкий Н А О публикации документов по истории кол
лективизации сельского хозяйства // «Археографический ежегодник» за 1967 М , 1969, Каба
нов В В Документы по истории коллективизации сельского хозяйства // История СССР 1978
No 5, Viola L Guide to Document Series on Collectivization //A Researcher's Guide to Sources on
Soviet Social History in the 1930s / Ed by Fitzpatnck S and Viola L Armonk, N Y, 1990
3 См Документы свидетельствуют Из истории деревни накануне и в ходе коллективизации
М , 1989, Кооперативно-колхозное строительство в СССР 1917 — 1922 гг Документы и материа
лы М , 1990, Кооперативно-колхозное строительство в СССР 1923—1927 гг М , 1991, Из исто
рии раскулачивания в Карелии 1930—1931 гг Документы и материалы Петрозаводск, 1991,
Спецпереселенцы в Западной Сибири В 4-х томах Новосибирск, 1992 — 1996, Раскулаченные
спецпереселенцы на Урале (1930—1936 гг ) Сб документов Екатеринбург, 1994, Красная армия
и коллективизация деревни в СССР (1928—1933 гг ) Сб документов Неаполь, 1996 (на русском
и итальянском языках), Коллективизация и крестьянское сопротивление на Украине (ноябрь
1929 — март 1930 гг ) Винница, 1997, Рязанская деревня в 1929—1930 гг Хроника головокру
жения Документы и материалы М , 1998
4 См , напр Getty J and Manning R Stalinist Terror New Perspectives Cambridge University
Press, 1993, Farnsworth В and Viola L Russian Peasant Women Oxford University Press, 1992 //
A Researcher's Guide to Sources on Soviet Social History in the 1930s / Ed by Fitzpatnck S and
Viola L N Y ME Sharpe, Inc , 1990, Davies R W , Wheatcroft S and Harrison M The Economic
Transformation of the Soviet Union, 1913-1945 Cambridge University Press, 1994, Davies R W
and Wheatcroft S Materials for a Balance of the Soviet National Economy, 1928—1930 Cambridge
University Press, 1995, Davies R W , Wheatcroft S and Tauger M Stalin, Grain Stocks and the
Famine of 1932 — 1933 // Slavic Review Fall 1995, Маннинг Р Вельский район 1937 год Смо
ленск, 1998 Отметим начавшееся было (но оставшееся без продолжения) издание документов о
коллективизации из Смоленского партархива, находящегося с первых послевоенных лет в США
Неуслышанные голоса документы Смоленского архива / Под ред Сергея Максудова (А П Ба-
бенышева). Т I Анн-Арбор, 1987
5 См Nove A Victims of Stalinism How Many?, Wheatcroft S G More Light on Scale of Re
pression and Excess Morality in the Soviet Union in the 1930s // Getty J and Manning R Stalinist
Terror New Perspectives Cambridge University Press, 1993 P 261-290
6 См ПОПОВ В П Государственный террор в советской России 1923—1953 гг (Источники и
их интерпретация) // Отечественный архив 1992 № 2 С 28, Thurston R W Life and Terror in
Stalin's Russia, 1934-1941 New Haven and London Yale University Press, 1996 P 63, Труд
1922 4 июня С 1, 4 В тексте постановления Политбюро от 9 июля 1937 г оговаривалось, что
должно быть арестовано по стране (исключая две области Украины) 260 450 «кулаков и преступ
ников» и, кроме того, 73 050 человек должно быть занесено в списки на смертную казнь Однако
чрезмерно рьяные местные чиновники часто обращались с просьбами казнить значительно боль
ше — часто в три-пять раз больше, чем предписано этим постановлением См , напр , Центр до
кументации новейшей истории Смоленской области Ф 5 Оп 2 Д 1727 Л 104
12
В.П.Данилов
ВВЕДЕНИЕ (Истоки и начало деревенской трагедии)
Понимание истоков, характера, масштабов и последствий исторической трагедии, постигшей советскую деревню в конце 20-х — начале 30-х годов, требует прежде всего обращения к общему ходу и специфике истории России. На протяжении последних двух-трех веков крестьянская по составу населения, по социально-политической организации, по экономике и культуре страна была обречена на догоняющее развитие. Бремя этого типа исторического развития нарастало вместе с увеличением плотности человеческого расселения на Земле и интенсивности международных связей, обострением борьбы за землю и ресурсы, за политическое и экономическое господство. Потрясавшие человечество в XX в. мировые войны за передел мира наносили наиболее сильные удары именно по России в силу ее социально-экономического отставания от передовых стран, осуществивших индустриальную модернизацию еще в прошлом веке.
Вся тяжесть догоняющего развития с неизбежностью ложилась на плечи крестьянства как основной массы населения (свыше 80%), создававшей практически единственную материальную ценность — хлеб. Печально-знаменитый принцип экономической политики правящих верхов России — «Не доедим, а вывезем!», сформулированный в конце XIX в., объясняет характер индустриальной модернизации в условиях догоняющего развития. Вполне возможно, что крестьянство выдержало бы бремя индустриальной модернизации, если бы оно не дополнялось еще более тяжким бременем полукрепостного режима в деревне, сохранявшегося и в XX в. Самодержавно-помещичье государство само по себе являлось величайшим тормозом в экономическом, политическом и культурном развитии страны, противоречащим всем требованиям нового времени. Активизировавшийся в пореформенное время процесс социально-имущественного расслоения крестьянства приводил не столько к формированию сельской буржуазии и пролетариата, сколько к массовой пауперизации. В российской деревне создавался широкий слой людей, которые не могли найти себе места ни в городской, ни в сельской жизни. Столыпинская аграрная реформа, направленная на расчистку крестьянских земель от «слабых» для «сильных», способствовала росту именно этой категории сельского населения, ускоряя тем самым формирование революционных сил в деревне. И они сказали свое веское слово в 1917 — 1920 гг., да и потом, включая годы коллективизации и раскулачивания.
Русское общество активно искало пути преодоления тех социальных трудностей, которые неизбежно сопровождают рыночную модернизацию экономики на основе индустриализации. Для аграрной страны особенно важно было найти возможности включения в рыночную экономику огромной массы мелких крестьянских хозяйств, не допуская их массового разорения. Казалось, что решение этих задач было найдено в кооперации. Быстрый рост торговой, потребительской и сельскохозяйственной торгово-кредитной кооперации в России — явление XX в., когда рыночные отношения достаточно глубоко проникли в толщу крестьянских хозяйств. К 1917 г. Россия подошла с развитой
13
системой кооперации, охватывающей не меньше третьей части населения, и с идеей кооперативного будущего всей страны, особенно деревни.
Тема сборника документов о коллективизации крестьянских хозяйств обязывает напомнить, что идея кооперативного развития России уже в дореволюционное время предполагала широкое использование коллективного земледелия. Речь идет отнюдь не о высказываниях о социалистическом будущем, и не о практической организации земледельческих общин и артелей энтузиастами из среды народнической интеллигенции, толстовцев, сектантов и т.п. Все это было. Однако в нашем случае важнее сказать о решениях I Всероссийского сельскохозяйственного съезда, состоявшегося в начале сентября 1913 г. в Киеве. Собравшиеся на съезд ученые агрономы и экономисты, земские деятели и правительственные чиновники в числе основных проблем аграрного развития России рассмотрели специальный доклад и приняли особое решение об «...отношении к деревенской бедноте». «Группы мельчайших хозяйств, — говорилось в этом решении, — включают в себя главную по численности часть сельскохозяйственного населения... Создание устойчивости в материальном положении этих групп составляет вопрос первейшей государственной важности, развитие же обрабатывающей промышленности не дает надежды на безболезненное поглощение обезземеливающегося населения». В числе «мер широкого социально-государственного характера, направленных к приданию хозяйственной устойчивости названным группам хозяйств», как утверждалось в решении, «одно из первых мест должна занять организация товариществ для совместного использования земли как собственной, так и особенно арендованной, путем коллективной обработки ее». Съезд рекомендовал правительству придать соответствующее направление работам по землеустройству «маломерных участков», выделяя их «к одному месту и возможно ближе к селениям». Роль агрономии должна была состоять «в самой широкой пропаганде товариществ и в проведении их в жизнь»1. Коллективистское движение в сельском хозяйстве дореволюционной России, как целостная научная проблема, еще не исследовано. Однако известно, что к началу 1916 г. на очень неполном кооперативном учете состояло 107 земледельческих производственных артелей^.
Развитие событий, связанных с участием России в непосильной для нее мировой войне 1914 — 1918 гг., крайние бедствия и отчаяние широких слоев населения, особенно в деревне, привели к социальному взрыву 1917 г., радикально изменившему всю социально-политическую и экономическую систему российского общества.
Основой русской революции являлась крестьянская революция, начавшаяся в 1902 г. и завершившаяся в 1922 г. Она придала народный характер революции, включавшей и демократические, и социалистические потоки, сбросила самодержавно-помещичий режим, передала крестьянству все сельскохозяйственные земли на тех условиях и в тех формах, которые отвечали крестьянским требованиям. Она привела к власти большевистскую партию — единственную партию, принявшую и осуществившую эти требования, и в то же время оказала решительное противодействие большевистским попыткам с ходу осуществить в деревне идеи пролетарской социалистической революции. Среди последних была попытка провести революционными средствами коллективизацию крестьянских хозяйств в массовом масштабе.
Крестьянское сопротивление очень скоро отрезвило большевистское руководство. Трех-четырех месяцев практического опыта оказалось достаточно. В марте 1919 г. VIII съезд РКП(б) решительно отказался от продолжения этого эксперимента. ^Действовать здесь насилием, — говорил на съезде В.И.Ленин, — значит погубить все дело... Задача здесь сводится не к экспроприации среднего крестьянства, а к тому, чтобы учесть особенные условия
14
жизни крестьянина, к тому, чтобы учиться у крестьян способам перехода к лучшему строю и не сметь командовать!^ Были сформулированы (и приняты съездом) основные принципы перехода крестьянских хозяйств к коллективному земледелию: добровольность, убеждение практическим примером, создание необходимых материально-технических условий и, наконец, самодеятельность: «Лишь те объединения ценны, которые проведены самими крестьянами по их собственному почину и выгоды коих проверены ими на практике»4.
Перечисленные выше принципы социалистического преобразования крестьянской экономики явились исходными для ленинского кооперативного плана, сформулированного в основных чертах с переходом к новой экономической политике. Однако совершенно не случайно именно в 1919 г. выдающимся теоретиком крестьянской кооперации А.В.Чаяновым была разработана концепция «кооперативной коллективизации» крестьянского сельского хозяйства. Процесс кооперирования, по Чаянову, позволял, не разрушая мелкого семейного хозяйства, выделить и организовать на началах крупного производства те отрасли или работы, где это давало несомненный экономический эффект. Создавалась такая система кооперативного хозяйства, где сами крестьяне в своих интересах и в меру реальных возможностей определяли степень и формы использования крупного общественного производства. «Кооперативная коллективизация», как считал Чаянов, представляла собой наилучший путь внедрения в крестьянское хозяйство «элементов крупного хозяйства, индустриализации и государственного плана»^. Судя по вполне убедительной версии Н.И.Бухарина, чаяновские идеи «самоколлективизации» крестьянских хозяйств через кооперацию вошли в ленинский кооперативный план социалистического развития деревни6. Практика 20-х годов подтверждала высокие возможности кооперирования крестьянских хозяйств. Это был реальный преобразовательный процесс, который мог послужить действительной альтернативой и первоначальному накоплению капитала «сильными» за счет «слабых», и сталинской коллективизации.
Массовая коллективизация крестьянских хозяйств, как исходный пункт движения деревни к социализму, исключалась. Обобществленное в масштабах страны сельскохозяйственное производство должно было сложиться как результат длительного преобразовательного процесса, решающая роль в котором принадлежала крестьянской кооперации. В марте 1925 г. на Всесоюзном совещании колхозов Н.И.Бухарин специально коснулся вопроса о соотношении процессов кооперирования и коллективизации: «Мы не можем начать социалистическое строительство в деревне с массовой организации коллективных производственных предприятий. Мы начнем с другого. Столбовая дорога пойдет по кооперативной линии... Коллективные хозяйства — это не главная магистраль, это один из добавочных, но очень существенных и важных путей. Когда дело кооперирования крестьянства получит мощную поддержку со стороны все развивающейся техники, электрификации, когда мы будем иметь больше тракторов, тогда неизмеримо усилится и темп перехода к коллективному земледелию. Одна сторона движения будет оплодотворять другую, один ручей сольется с другим в гигантский поток, который поведет нас к социализму»?.
Советская деревня, может быть, только в 60 —80-х годах, опираясь на реально созданные возможности комплексной механизации и электрификации, подходила бы к практическому созданию системы коллективного земледелия в общегосударственном масштабе. При таком понимании процесса кооперирования вопрос о времени его завершения не возникал. Времени для социалис-
15
тического преобразования деревни отводилось столько, сколько потребуется крестьянину, чтобы по своей воле и своими силами его совершить.
Кооперация становилась определяющим фактором новой экономической политики, поскольку она решала проблему социалистического развития для основной массы населения. «Не кооперацию надо приспособлять к нэпу, а нэп к кооперации», считал Ленин8, поскольку нэп должен был не просто осуществляться через кооперацию, а иметь в качестве положительной цели максимальное развитие кооперации и превращение ее во всеобщую форму социальной организации населения.
Переход к нэпу, как для всей страны, так и особенно для деревни, в огромной степени был осложнен военной разрухой и бедствиями голода 1921 — 1922 гг. В Поволжье, на Дону, на Украине голодание деревни продолжалось и в 1923, и в 1924 гг. Если иметь в виду страну в целом, то надо признать, что время с 1925 г. по 1927 г. было для деревни действительно временем нэпа — без принудительных хлебозаготовок и голодания. Но даже считая время нэпа с весны 1921 г., придется признать его слишком коротким для того, чтобы он мог сложиться в целостную и всеохватывающую систему. Все же и за столь короткий период с достаточной убедительностью выявилась способность нэпа через развертывание рыночных отношений активизировать все наличные производственные силы страны, обеспечить общий хозяйственный подъем как основу движения к социализму. Решающее значение имел рост сельского хозяйства в его реальных формах, тогда преимущественно мелкокрестьянских, вовлекаемых через кооперацию в русло производственного совершенствования и социального преобразования.
Признание рыночных отношений основой нэпа вовсе не отрицало их ограничения определенными рамками и активного, целенаправленного их регулирования со стороны государства. По собственному опыту 90-х годов, мы знаем, насколько разрушительной для экономики страны является рыночная стихия, но по опыту других стран, да и Советского Союза 20-х годов нам известно, что разумно регулируемые рыночные отношения и связи обеспечивают общественно необходимые пропорции в экономическом развитии, соответствие между трудом, потреблением и накоплением, наконец, заинтересованность производителя в развитии производства. В рамках мелкого крестьянского хозяйства эта заинтересованность находила выражение в отношении производителя к производимому им продукту как к своему. Характерно, что крестьянские требования отмены продовольственной разверстки в 1920 — 1921 гг. вылились в четкую формулу: «Столько-то я дам (в виде налога. — В.Д.), а потом хозяйничаю». Как известно, реализацией этого требования явились и продналог, и переход к новой экономической политике как таковой. (Забегая несколько вперед, заметим, что сталинская «чрезвычайщина» началась в конце 1927 г. — начале 1928 г. именно с отрицания отношения крестьянина-хлебороба и кустаря-кожевника к производимому ими продукту как своей собственности.)
Нэп обеспечил восстановление сельскохозяйственного производства. Учитывая истощенность мелкого крестьянского хозяйства, большие потери рабочего скота — основной тягловой силы, крайнюю степень зависимости от колебаний природных условий, этот процесс не мог быть таким быстрым и повсеместным, каким хотела его видеть государственная власть. Нельзя, конечно, забывать и о том, что восстановление экономики означало «возвращение» к уровню 1914 г., тогда как Запад переживал подъем и быстро уходил от довоенного уровня (по крайней мере до кризиса 1929 г.)9. Разруха в промышленности и на транспорте, необходимость не только восстановления этих отраслей народного хозяйства, но и возобновления индустриализации страны
16
требовали значительных средств, которые могли быть получены только на мировом рынке в обмен на хлеб, лес и сырье.
Экспорт хлеба был возобновлен при первой возможности (в 1923 г.) и сразу же стал важным источником накопления средств для промышленности. В силу этого проблема хлебозаготовок и в условиях нэпа осталась центральной в системе отношений между деревней и государством. Объективная необходимость ускорения промышленного развития порождала у государственного руководства соответствующие стремления и планы, превышавшие реальные возможности получить хлеб для экспорта. На XIV съезде ВКП(б) в декабре 1925 г. много говорилось о том, как, по выражению Л.Б.Каменева, «мужичок «регульнул» нас», то есть о просчетах в планах хлебозаготовок из урожая 1925 г. Эти планы оказались завышенными: «На 200 миллионов пудов нас поправили», в результате чего вложения в промышленность снизились с 1,1 млрд руб. до 700 — 800 млн — «весь темп пришлось свернуть»10. И что же? Поправили планы, не меняя ни общей экономической политики, ни системы хлебозаготовок в деревне. Заметно возросший урожай 1926 г. позволил увеличить экспорт хлеба и выравнить «темп» промышленного роста11.
Дело, однако, не ограничилось приведением планов в соответствие с реальными возможностями. К ответу было призвано Центральное статистическое управление по обвинению не в преувеличении, а в преуменьшении возможностей производства и, следовательно, государственных заготовок хлеба, столь необходимого стране. 10 декабря 1925 г. на Политбюро ЦК РКП(б) состоялось обсуждение вопроса «О работе ЦСУ в области хлебофуражного баланса», в ходе которого высшее партийное руководство подвергло идеологическому разносу деятельность П.И.Попова — крупного земского статистика, возглавлявшего ЦСУ с 1918 г. Тон в этом погроме задавали И.В.Сталин и его сторонники. В принятом постановлении говорилось: «Признать, что ЦСУ и т. Поповым, как его руководителем, были допущены крупные ошибки при составлении хлебофуражного баланса, сделавшие баланс недостаточным для суждения ни о товарности, ни об избытках и недостатках хлеба, ни об экономических отношениях основных слоев крестьянства». П.И.Попов, отстаивавший в прямом споре со Сталиным невысокие показатели хлебного производства и отказавшийся признать наличие огромных запасов хлеба у кулаков, был в тот же день отстранен от руководства ЦСУ12.
Мы сознательно останавливаемся на эпизоде со сменой руководства ЦСУ в декабре 1925 г., поскольку с этого момента оно было грубо подчинено политике, и стало предоставлять угодные ей сведения, в том числе сыгравшие не малую роль в деревенской трагедии. Не случайно, практически полностью сменилось руководство именно сельскохозяйственной статистикой: стариков-земцев П.И.Попова и А.И.Хрящеву сменили молодые и исполнительные В.С.Немчинов и А.И.Гайстер. Результатом было, во-первых, увеличение в оценке производства зерна в среднем на 10 — 20%. Во-вторых, резко выросли цифры «невидимых хлебных запасов» у крестьян, что принципиально меняло ситуацию на хлебном рынке. Уже в урожайном для зерновых культур 1926 г., давшем наибольший для 20-х годов объем государственных хлебозаготовок, сталинское руководство прибегло к манипуляциям с оценкой крестьянских запасов. В докладной записке Наркомторга от 26 ноября 1926 г., представленной в Совет Труда и Обороны за подписью А.И.Микояна и И.Я.Вейцера, сообщалось, что по «последнему балансу ЦСУ» невидимые запасы к началу заготовительного года составляли 198,7 млн пудов13. После ряда двух- и трехкратных преувеличений ЦСУ остановилось на цифре 403,8 млн пудов14. Эти статистические манипуляции не прошли бесследно ни для снабжения хлебом
17
населения весной-летом 1927 г., ни для организации и масштабов государственных хлебозаготовок.
В 1926 г. к проведению хлебозаготовок впервые после перехода к нэпу привлекалось ОГПУ, хотя еще в пределах, ограниченных функциями Экономического управления и Информационного отдела. 19 августа 1926 г. по системе ОГПУ был разослан секретный циркуляр № 165555/с/759/эку, который сообщал: «Исходя из условий текущей хлебозаготовительной кампании, на органы ОГПУ возлагается выявление» по линии ЭКУ «причин, задерживающих выпуск хлеба на рынок его держателями», а также причин и факторов, вызывающих «чрезмерные» колебания цен, содействующих усилению роли частных заготовителей и препятствующих деятельности государственных и кооперативных заготовителей, состояния их материально-технической базы, финансового обеспечения, кредитной практики и т.п. Вместе с тем органам ОГПУ предписывалось «принять меры к раскрытию и пресечению обычных для хлебозаготовительной деятельности преступлений: растрат, подлогов, хищений, порчи зерна и т.п.»1^ Эти действительно обычные уголовные преступления относились к сфере деятельности милиции и народных судов. Подключение к сфере деятельности органов государственной безопасности само по себе вносило в хлебозаготовки начала политической борьбы, предоставляло государству возможность использовать здесь средства, которыми органы юстиции не располагали.
По линии Информотдела ОГПУ предписывалось обеспечить «освещение хлебозаготовок в селах, волостях, уездах и районах», уделяя особое внимание «работе низовых хлебозаготовителей», а главное, «политнастроению деревни в связи с хлебозаготовками». Для системы ОГПУ в целом хлебозаготовки 1926/27 г. послужили стадией изучения ситуации на хлебном рынке и действовавших там экономических и общественных сил.
Действительное значение и статистических манипуляций, и участия ОГПУ в хлебозаготовках проявятся в следующем — 1927/28 году. Начнем со статистики, поскольку она служила обоснованием крутого поворота в деревенской политике. Вот очень важное свидетельство П.И.Попова в докладе «Конъюнктура народного хозяйства СССР за 1927/28 год» на коллегии ЦСУ СССР 9 ноября 1928 г.: «...о наших знаниях о невидимых запасах. Эти невидимые запасы были в прошлом году одним из аргументов для очень многих мероприятий. В 1926/27 г. мы определили запасы к концу года в 721 млн [пудов]. В 1927/28 г. мы установили запасы в 896 млн —900 млн [пудов]. Таким образом, когда мы подошли к новому хозяйственному году мы оперировали запасами в 900 млн [пудов] и весь наш хозяйственный план строили при учете этого обстоятельства (Sic! — В.Д.). Но вот заготовки, с одной стороны, сельскохозяйственный налог, с другой стороны, поставили вопрос о проверке этих запасов и, как вам известно, 107 статья показала, что этих запасов нет. Тогда Экспертный совет приступил к переработке (хлебофуражного баланса за 1927/28 г. — В.Д.) и оказалось по его расчетам, что в прошлом году запасов было не 900 млн, а 529 млн [пудов], 896 и 529, а в этом году 561 [млн пудов]. Таким образом, наши знания весьма условны по зерновой продукции и совершенно преувеличены — на 350 млн (точнее: на 367 млн. — В.Д.) [пудов] в отношении запасов [и] не могут, конечно, способствовать правильной линии хозяйственной политики. Я повторяю и подчеркиваю, что весь расчет запасов был не верен и преувеличен. И это не значит, что я говорю об этом после того, что случилось. Я об этом говорил раньше. Я систематически с 1926 г. говорил в Экспертном совете о преувеличении валовой продукции и запасов»1^.
18
Сохранившиеся в архивном фонде ЦСУ материалы к докладу Экспертного совета Совнаркому СССР 28 августа 1928 г. подтверждают цифры, приводимые П.И.Поповым (528,7 млн пудов против 896,4 млн), но объяснение им дают очень неполное: «переучет продукции на 142 млн пудов и недоучет расхода населения на корм скоту на 170 млн пудов»17. Откуда взялись еще 55 — 56 млн пудов (чтобы получить в сумме 896 млн пудов излишков в крестьянских запасах) умалчивалось, что не удивительно, поскольку действительное преувеличение запасов и произведенной продукции было намного большим и статистическому объяснению не поддавалось*
«Мифические», по выражению Бухарина19, 900 млн пудов хлебных запасов сыграли роковую роль в отношениях государственной власти и крестьянства. С них начался слом нэпа, сталинская «революция сверху». Заметим, однако, что сами по себе экономические показатели — действительные или мнимые — не объясняют и тем более не оправдывают действия политического руководства. И в конкретной ситуации 1926 — 1927 гг. из любой оценки крестьянских запасов хлеба и целесообразности их использования на нужды индустриализации отнюдь не следовали с неизбежностью ни отказ от нэпа, ни установление бюрократической диктатуры. До сих пор обвиняемая в «левом радикализме» «объединенная оппозиция» вслед за Л.Д.Троцким предлагала XV партсъезду также проведение мероприятий, направленных на использование накопившихся запасов, однако в рамках нэпа. Исходя из того же хлебофуражного баланса ЦСУ, они считали целесообразным «обеспечить изъятие у зажиточно-кулацких слоев, примерно 10% крестьянских дворов, в порядке займа (курсив мой. — В.Д.) не менее 150 млн пудов из тех натуральных хлебных запасов, которые достигли уже в 1926/27 г. 800 — 900 млн пудов и сосредоточены большей частью в руках верхних слоев крестьянства»20. Предлагалось вывезти этот хлеб на внешний рынок, закупить промышленное оборудование и тем самым дать мощный толчок процессу индустриализации, погашая принудительный заем постепенно, по мере ввода в строй новых предприятий, продукция которых предназначалась для удовлетворения сельских потребностей.
Свидетельство П.И.Попова проливает свет на неожиданные для нашей (да, и для западной) историографии продовольственные трудности весны 1927 г., возникшие после самого высокого в 20-х годах урожая хлеба и успешных хлебозаготовок. Документ № 1 в настоящем издании из категории «совершенно секретных», остававшийся до сих пор недоступным исследователям, объясняет, почему им не мог попасть в руки материал о продовольственном положении страны, особенно деревни, весной 1927 г. По каналам связи ОГПУ центральным органом политической цензуры — Главлитом — были разосланы строжайшие циркуляры от 11 марта и 16 апреля, обязавшие всю систему цензуры сверху донизу (при содействии ОГПУ) «принять все меры к полному недопущению появления в печати каких-либо сообщений... о затруднениях или сбоях в деле снабжения страны хлебом...» Такая степень секретности информации исключала ее появление не только в прессе, но и в любых документах без грифа «Совершенно секретно». Поэтому изучение открытой (не секретной) документации в архивных фондах соответствующих ведомств, как правило, давало также мало сведений «о затруднениях или сбоях» в продовольственных вопросах, как и пресса.
Уточненные данные приводятся в комментариях к документам настоящего сборника (см. прим. № 101). Они оставались завышенными в оценке произведенной продукции и «невидимых запасов». Последние на 1 июля 1927 г. определялись в 581,7 млн пудов18.
19
На деле же после вполне благополучного года, давшего повышение и урожая, и заготовок, хлеба для снабжения городов не доставало до нового урожая. В наших руках шифротелеграммы от 11, 16, 29 июня и 6, 11, 12 июля, рассылавшиеся Наркомторгом через каналы ОГПУ не только по хлебопроизводящим районам (Самара, Саратов, Воронеж, Курск, Новосибирск...), но даже и потребляющим районам (Ярославль, Кострома, Нижний Новгород, Иваново-Вознесенск...): «Снабжение Москвы резко ухудшилось..., всячески форсируйте отгрузку Москвы, уезды преимущественно другими нарядами (не пшеницей — В.Д.), исключением Ленинграда» (11 июня); «...количество отгруженного телеграфируйте трехдневками» (16 июня); «Связи... отсутствием запасов пшеничной муки Москве, Ленинграде, прочих основных промцентрах настоятельно необходимо усилить всемерно вывоз пшеничной [муки] производящих районов, даже [за] счет максимального сокращения местного снабжения июле,... также задержки некоторых нарядов Средн[юю] Азию, Военве-ду...» (11 июля)21.
Стоит ли удивляться, что вслед за запретом на публикацию сведений о трудностях в снабжении хлебом городов внутри страны, последовало новое предписание Главлита от 12 сентября 1927 г., также разосланное по каналам ОГПУ, «о запрещении оглашения сведений об экспорте отдельных хлебных культур» — «пшеницы, ржи, овса, ячменя и т.д.», даже «об отходе за границу судов с небольшими партиями отдельных культур»22. Повышенный до 188,4 млн пудов экспорт хлеба23 был достигнут не только в результате увеличения урожая в 1926 г., но и понижения снабжения городского населения. На самом деле хлебных запасов не было ни в деревне, ни в городе.
Нараставший режим секретности для информации о действительном положении в стране был одним из факторов сталинской «революции сверху». И это в полной мере проявилось в информации о деревенских событиях, связанных прежде всего с хлебозаготовками 1927/28 г. Уже в первом постановлении Политбюро ЦК ВКП(б) «О хлебозаготовках» (24 декабря 1927 г.) было выдвинуто требование постановки «такой информации в печати о рынке, которая содействовала бы проведению мероприятий, организующих рынок...» Была запрещена самая постановка вопроса о повышении хлебных цен «в печати, советских и партийных органах» (см. док № 22 и № 26). В январе 1928 г. Секретариат ЦК ВКП(б) «поставил на вид» Телеграфному агентству Советского Союза (ТАСС) и редакции газеты «Труд», опубликовавших информации о связи крестьянских платежей с хлебозаготовками (см. док. № 41). 6 марта 1928 г. нарком юстиции и прокурор Российской Федерации Н.М.Янсон разослал секретный циркуляр «всем губернским, областным и краевым судам и прокурорам» о привлечении к судебной ответственности за опубликование секретных сведений не только «в периодической печати и отдельных ведомственных изданиях», но и в устных выступлениях «отдельных работников на всевозможных собраниях, совещаниях и заседаниях»24. В 1928 г. речь шла именно о сведениях, относящихся к хлебозаготовкам и в целом к применению чрезвычайных мер в деревне, а в реализовавшейся перспективе практически ко всему.
Появление весной 1927 г. грифа «совершенно секретно» на информации о хлебе было результатом «преувеличения валовой продукции и запасов», о котором П.И.Попов говорил в 1926 г. (см. приведенное выше его высказывание на коллегии ЦСУ 9 ноября 1928 г.). Обратившись к исправленным вариантам хлебофуражного баланса, мы узнаем, что «невидимые запасы» хлеба в крестьянских хозяйствах на 1 июля 1926 г. определялись величинами в 403,8 млн — 413,9 млн пудов и к 1 июля 1927 г. выросли до 528,7 млн — 581,7 млн — 589,7 млн пудов, то есть на 28 — 44% (а в неисправленных вари-
20
антах — с 721 млн пудов до 896 млн). И это при условии, что валовые сборы в 1926/27 г. по сравнению с 1925/26 г. выросли на 6,5%, а государственные хлебозаготовки — на 25,2%25.
Не удивительно, что практическое руководство хлебозаготовками не принимало ни статистического мифа, ни построенного на нем плана получить в распоряжение государства 740 млн пудов хлеба (на 50 млн пудов больше, чем в 1926/27 г.), из коих экспортировать 195 млн пудов (на 20 млн пудов больше, чем в предыдущем году). Даже верный сталинский сторонник А.И.Микоян, сменивший в августе 1926 г. Л.Б.Каменева на посту наркома внутренней и внешней торговли СССР, признавал: «...может быть, мы 700 млн не соберем, но меньше 660 — 670 ставить нельзя». Более реалистическое предложение И.Я.Вейцера — замнаркомторга, непосредственно занимавшегося хлебозаготовками, снизить плановое задание до 610 млн пудов, Микоян решительно отклонил: «Если Вы не можете оспорить цифр ЦСУ, вы не имеете оснований сокращать хлебный план» (см. выступление А.И.Микояна на коллегии Нар-комторга 3 октября 1927 г. — док. № 10). Похоже, что тогда еще деятели Наркомторга не могли представить себе возможность отказа от нэпа и применения «чрезвычайных мер», но оспорить хлебофуражный баланс ЦСУ уже не решались. Впрочем, очень скоро — 24 октября 1927 г. — в докладе того же Наркомторга СССР годовой план хлебозаготовок определялся уже в 780 млн пудов (см. док. № 13).
«Преувеличенные расчеты хлебофуражного баланса Экспертного совета ЦСУ в отношении валовых сборов и товарности, на которых затем строился годовой план хлебозаготовок», критиковался в докладе наркома торговли РСФСР Г.В.Чухриты на заседании Экономического совета РСФСР 24 декабря 1927 г. (см. док. № 25). Однако никакого практического влияния на политику хлебозаготовок этот доклад не оказал: «чрезвычайщина» уже начиналась, мнение практиков утрачивало значение, их функция становилась чисто исполнительской. В анализе причин хлебозаготовительного кризиса доклад Чухрита выделяется также прямым указанием на «снижение заготовительных цен», проведенном в сентябре-октябре, о чем другие документы обычно не упоминают.
Хлебный фактор играл важнейшую роль в драматическом развертывании деревенских событий на протяжении 1927 г. Миф о хлебном изобилии, созданный посредством немыслимых в статистике преувеличений, должен был убедить правящие верхи (а тем самым и возглавляемую ими главную общественную силу — большевистскую партию) в возможности получения такого количества зерна, которое обеспечивало, наконец, решение проблемы средств для ускоренной индустриализации, для укрепления обороны...
Одновременно сталинское руководство должно было убедить партийно-государственные верхи в необходимости реализовать эти возможности и любыми средствами взять у крестьянства хлеб в объеме, достаточном для решения «очередных задач». Испытанным аргументом в пользу подобных необходи-мостей всегда и везде являлась внешняя опасность, особенно прямая угроза войны. В 1927 г. этот аргумент был использован сверх всякой меры, с явным перехлестом, и, конечно, для доказательства не только необходимости применения «чрезвычайных мер» при проведении хлебозаготовок, но и в гораздо большей мере необходимости сосредоточения власти в сталинских руках, уничтожения любой оппозиции.
Для страны, еще не оправившейся от бедствий и потерь мировой и гражданской войн, угроза новой войны не могла послужить источником духовного сплочения, а тем более подъема. Напротив, она вызвала распространение антивоенных и даже пораженческих настроений, как об этом свидетельствуют
21
публикуемые в сборнике сводки Информотдела ОГПУ за лето —осень 1927 г. Эти документы отразили также нарастание требований создания широкой сети крестьянских союзов, как организаций политического или хотя бы профсоюзного типа, выражающих и защищающих интересы крестьянства (см. док. № 2, 3 и др.). Заметим все же, что при анализе сводок ОГПУ следует учитывать специфику этих документов: они фиксируют прежде всего и главным образом негативные, особенно враждебные к власти и ее политике настроения, высказывания, выступления.
Конфликтные ситуации во взаимоотношениях СССР с Англией в 1926 — 1929 гг. и с Китаем в 1927 — 1929 гг. отнюдь не содержавшие в себе «непосредственной военной угрозы»26, послужили поводом для идеологического встряхивания советского общества, мобилизации сил для обострения «классовой борьбы» и осуществления «чрезвычайных мер», наконец, для проведения первых массовых репрессий, обрушившихся главным образом на деревню.
Публикуемые нами документы вводят в научный оборот свидетельства о первых собственно сталинских массовых репрессиях, проведенных в июне 1927 г. и направленных против интеллигенции и крестьянства. Антиинтеллигентской волне репрессий посвящена статья о деле «Зеленой лампы» В.К.Виноградова — одного из ведущих участников работы по нашему проекту. «Зеленой лампой» именовала себя небольшая группа старой русской интеллигенции, собиравшаяся время от времени для обсуждения тех или иных произведений (в частности, М.А.Булгакова), просто для дружеских бесед. Участники этой группы подверглись аресту и высылке как «белогвардей-ско-монархическая организация», представлявшая опасность для Советской власти в условиях возможной войны27. В документах ОГПУ сообщалось, что «во время июньской операции» было проведено до 20 тыс. обысков и арестовано 9 тыс. человек. Однако с самого начала репрессии не ограничились интеллигенцией. Как показывает публикуемая нами спецсводка ИНФО ОГПУ от 23 июля 1927 г., основные операции ОГПУ были проведены в деревне зерновых районов — на Украине, в Центральном Черноземье, на Дону и Северном Кавказе, но не только в них. Арестам подвергались прежде всего «бывшие» — бывшие помещики, бывшие белые, особенно вернувшиеся из-за границы («репатрианты»), а также «кулаки и буржуи», «торговцы», «попы и церковники»... В общественном мнении деревни аресты связывались чаще всего с военной опасностью: «...будет на днях война», «...война скоро будет объявлена», «...война, очевидно, начата»... Впрочем, были и более реалистические попытки понять происходившее: «Что за свобода, что нельзя ничего сказать и сейчас же арестовывают и за что арестовывают об этом умалчивают» (см. док. № 4). Содержание спецсводки от 23 июля 1927 г. дает основания полагать, что 9/ю арестованных составляли жители деревни.
Официальная версия «массовых операций» ОГПУ также связывала их с непосредственной угрозой войны: разрыв консервативным правительством Англии дипломатических отношений с Советским Союзом в мае, убийство советского посла П.Л.Войкова в Варшаве 7 июня, а также взрыв бомбы в партийном клубе Ленинграда в тот же день потребовали принять решительные ответные меры. Документы из личного архива Сталина позволяют составить представление о действительном характере первого опыта сталинских репрессий и полностью отклонить ее официальную версию.
В июне —июле 1927 г. Сталин находился в Сочи на отдыхе, благодаря чему развертывание интересующих нас событий оказалось документально зафиксированным по дням и часам. Поздним вечером 7 июня из Москвы пришла шифровка, сообщавшая об убийстве Войкова «сегодня Варшаве на вокза-
22
ле... русским монархистом...» На обороте этой шифровки, а частью и на ее тексте сталинской рукой написано послание в «ЦК ВКП(б), т. Молотову»: «Получил об убийстве Войкова монархистом. Чувствуется рука Англии. Хотят спровоцировать конфликт с Польшей. Хотят повторить Сараево...» Затем следовали указания проявить «максимум осмотрительности» по отношению к Польше и сделать заявление о том, что «общественное мнение СССР считает вдохновительницей убийства партию консерваторов в Англии»28. Характер этих указаний сам по себе говорил о том, что никакой угрозы войны в 1927 г. не было, и сталинское руководство это прекрасно понимало.
Идеологическая кампания по поводу внешней опасности нужна была Сталину и его сподвижникам для решения своих задач внутри страны и, прежде всего, для устранения любой оппозиции и сосредоточения всей полноты власти в собственных руках. Общепризнанной оппозицией в послереволюционной России были остатки монархических и вообще белых сил — остатки ничтожно малые и слабые, о чем со всей ясностью свидетельствовала вся социально-политическая обстановка после гражданской войны. Однако их враждебность советскому строю не нуждалась в доказательстве. Именно поэтому они стали первым объектом сталинских репрессий. Шифрограмма Молотову весьма ярко об этом свидетельствовала: «Всех видных монархистов, сидящих у нас в тюрьме или в концлагере, надо немедля объявить заложниками. Надо теперь же расстрелять пять или десять монархистов, объявив, что за каждую попытку покушения будут расстреливаться новые группы монархистов. Надо дать ОГПУ директиву о повальных обысках и арестах монархистов и всякого рода белогвардейцев по всему СССР с целью их полной ликвидации всеми мерами. Убийство Войкова дает основание для полного разгрома монархических и белогвардейских ячеек во всех частях СССР всеми революционными мерами. Этого требует от нас задача укрепления своего собственного тыла»29.
Сталинская директива была отправлена из Сочи в 1 ч. 50 мин. 8 июня, поступила в шифрбюро ЦК ВКП(б) в 8 ч. 40 мин. Меньше, чем через час (в 9 ч. 30 мин.) Сталин получил подтверждение правильности своих директив — сообщение о том, что в Ленинграде «вчера, десять вечера... брошены две бомбы партийный клуб. Шестеро тяжело ранены, семеро, в том числе По-зерн, легко. Злоумышленники скрылись»30. Обстановка накалялась. Не удивительно, что на протяжении одного дня телеграфная директива превратилась в решение Политбюро и в тот же день начала осуществляться ОГПУ на практике. Вечером 8 июня шифрограммой от Молотова Сталин получил «сегодняшнее решение Политбюро»31: опубликовать «правительственное сообщение о последних фактах белогвардейских выступлений с призывом рабочих и всех трудящихся к напряженной (!) бдительности и с поручением ОГПУ принять решительные меры в отношении белогвардейцев». ОГПУ предлагалось «произвести массовые обыски и аресты белогвардейцев» и не дожидаясь завершения этих операций, а сразу же «после правительственного сообщения опубликовать сообщение ОГПУ с указанием в нем на произведенный расстрел 20-ти видных белогвардейцев...» Более того, Политбюро ЦК ВКП(б) решило «согласиться с тем, чтобы ОГПУ предоставило право вынесения внесудебных приговоров вплоть до расстрела (!!) соответствующим ПП (Полномочным представителем ГПУ. — В.Д.)... виновным в преступлениях белогвардейцам». Было признано необходимым «усилить помощь ГПУ как работниками, так и материальными средствами». Отметим и решение об усилении «мер охраны как в отношении центральных учреждений, так и отдельных руководящих товарищей» 32.
23
Институт российской истории
Федеральная архивная служба России
Российский центр хранения и изучения документов новейшей истории
Государственный архив Российской Федерации
Российский государственный архив экономики
Российский государственный военный архив
Центральный архив Федеральной службы безопасности России
Бостон колледж (США)
Университет Торонто (Канада)
Университет Мельбурна (Австралия)
Бирмингемский университет (Великобритания)
Сеульский государственный университет (Республика Корея)
https://docs.google.com/file/d/0B96SnjoTQuH_aXI3TDQ2VHFMWjg/edit?usp=sharing
Russian Academy of Sciences
Institute of Russian History
Federal Archival Service of Russia
Russian Centre for Preservation and Study of Modern History Records
State Archive of Russian Federation
Russian State Archive of Economy
State Military Archive of Russia
Central Archive of the Federal Security Service of Russia
Boston College
University of Toronto
University of Melbourne
University of Birmingham
Seoul National University
THE TRAGEDY OF THE RUSSIAN VILLAGE
Collectivization and Dekulakization
Documents and Materials In 5 volumes 1927-1939
Main Editonal Board
V.Danilov, R.Manning, L.Viola (Editors-in-Chief),
R.Davies, Ha Yong-Chool, R.Jonson, V.Kozlov, A.Sakharov,
V.Vinogradov, S.Wheatcroft
Moscow
ROSSPEN
1999
ТРАГЕДИЯ СОВЕТСКОЙ ДЕРЕВНИ Коллективизация и раскулачивание
Документы и материалы в 5 томах 1927-1939
Главный редакционный совет
В.Данилов, Р.Маннинг, Л.Виола (главные редакторы),
В.Виноградов, Р.Джонсон, Р.Дэвис, В.Козлов, А.Сахаров,
С.Уиткрофт, Ха Енг Чул
Москва
РОССПЭН
1999
THE TRAGEDY OF THE RUSSIAN VILLAGE Collectivization and Dekulakization
Documents and materials
Vol.1 May, 1927 - November, 1929
Editorial Board volume 1:
V.Danilov (Main Editor), L.Dvoynich, Hahn Jeong-Sook,
N.lvnitskiy, S.Krasilnikov, R.Manning, O.Naumov, E.Turina,
V.Vinogradov, L.Viola
Moscow
ROSSPEN
1999
ТРАГЕДИЯ СОВЕТСКОЙ ДЕРЕВНИ Коллективизация и раскулачивание
Документы и материалы
Том 1 май 1927 — ноябрь 1929
Редакционная коллегия тома:
В.Данилов (ответственный редактор), В.Виноградов, Л.Виола, Л.Двойных, Н.Ивницкий, С.Красильников, Р.Маннинг, О.Наумов,
Е.Тюрина, Хан Чжонг Сук
Москва
РОССПЭН
1999
ББК 63.3(2)6-2 Т65
Составители
В.Данилов, М.Кудюкина (ответственные),
Н.Глущенко, Т.Голышкина, Л.Денисова, Ким Чан Чжин, М.Колесова,
С.Красильников, В.Михалева, Н.Муравьева, А.Николаев, Е.Осокина,
Т.Привалова, Н.Тархова, М.Таугер, А.Федоренко, Е.Хандурина, Т.Царевская
Compilers
V.Danilov, M.Kudukina (Main Compilers),
N.Gluschchenko, T.Golyshkina, L.Denisova, Kim Chang Jin, M.Kolesova,
S.Krasil'nikov,V.Mikhaleva, N.Murav'ova, A.Nikolaev, E.Osokina, T.Privalova,
N.Tarkhova, M.Tauger, A.Fedorenko, E.Khandurina, T.Tsarevskaia
Участники проекта выражают глубокую благодарность
Национальному гуманитарному фонду США, университету Торонто,
Бостон колледжу, университету Мельбурна и Министерству иностранных дел
Корейской Республики за поддержку научно-исследовательской работы, первым
результатом которой является этот том. Его издание стало возможным благодаря
гранту из средств проекта «Исследования сталинской эпохи»
и Архивного проекта университета Торонто
The participants of this project express their gratitude
to the National Endowment for the Humanities, the University of Toronto,
Boston College, the University of Melbourne and the Ministry or Foreign Affairs
of Republic of Korea for their support of this project. The publication of this volume
was made possible by a grant from the Stalin Era Research and Archive Project
of the University of Toronto.
Трагедия советской деревни. Коллективизация и раскулачивание. Т 65 1927—1939. Документы и материалы. В 5-ти тт. / Т. 1. Май 1927 — ноябрь 1929 / Под ред. В.Данилова, Р.Маннинг, Л.Виолы. — М.: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН), 1999. — 880 с.
В первом томе настоящего издания публикуются документы по истории советской деревни накануне коллективизации (май 1927 г. — ноябрь 1929 г.) преимущественно из ранее недоступных архивов высших органов партийно-государственного руководства — ЦК ВКП(б), его Политбюро, Оргбюро и Секретариата, ЦИК и СНК РСФСР, ОГПУ, различных наркоматов, Верховного суда и Прокуратуры, Политуправления армии и др. организаций. Эти документы впервые показывают первоначальный этап сталинской «революции сверху», начавшейся со слома НЭПа как государственной политики и системы социально-экономических отношений в обществе, прежде всего между городом и деревней. Государственное насилие, сопровождавшее «чрезвычайные хлебозаготовки» и «наступление на кулачество» не могло не вызвать сопротивление и протест со стороны крестьянства, документальное отражение которых занимает большое место в этом сборнике.
ББК 63.3(2)6-2
© В.Данилов, Р.Маннинг, Л.Виола, 1999
© Институт российской истории РАН, 1999
© Федеральная архивная служба России, 1999
© Бостон колледж (США), 1999
© Университет Торонто (Канада), 1999
© «Российская политическая энциклопедия»
(РОССПЭН), 1999
© V.Danilov, R.Manning, L.Viola, 1999 © Institute of Russian History of the Russian
Academy of Sciences, 1999 © The Federal Archives Service of Russia, 1999
тстэкт «; QO/Q nnna о @ Boston Со11е8е (USA), 1999
ISBN 5-8243-0006-2 © University of Toronto (Canada), 1999
ISBN 5-8243-0040-2 © ROSSPEN, 1999
В.П.Данилов,
Роберта Маннинг,
Линн Виола
ТРАГЕДИЯ СОВЕТСКОЙ ДЕРЕВНИ Коллективизация и раскулачивание
Документы и материалы в 5-ти томах
(Редакторское вводное слово)
Коллективизация сельского хозяйства стала рубежным событием в истории СССР. Со стороны коммунистической партии это была первая попытка широкомасштабной социальной инженерии, и это было начало сталинского массового террора. Коллективизация разрушила традиционную крестьянскую общину и другие институты крестьянской автономии и поставила на их место принудительную структуру аграрного производства, социалистическую только по форме. Новая колхозная система позволила государству обложить крестьянство данью в форме обязательных поставок сельхозпродукции и обусловила бюрократическое господство на селе. Уважаемых и авторитетных в деревне людей заставили замолчать, священников арестовывали, а тех представителей сельской интеллигенции, которые не пожелали становиться агентами государства, всячески травили. Ярлык «кулак» навешивался на более или менее зажиточных, несдержанных на слово крестьян, а то и просто на тех, кому не повезло, и это означало лишение собственности, арест и высылку. Такова была одна из наиболее ужасающих волн массовых репрессий двадцатого века.
Для истории коллективизации в бывшем СССР долгое время были характерны официальные табу, связанные с обязательной интерпретацией исторического процесса, и ограниченный доступ к архивным материалам. До недавнего времени наиболее важные документы по этой проблеме были полностью закрыты даже для российских ученых. В последние годы партийные и государственные архивы открыли свои двери, и громадный массив материалов становится доступен для ученых, причем в количествах, значительно превышающих возможности индивидуального исследователя. Нашим откликом на данную ситуацию было формирование международного коллектива из 35 — 40 историков из шести стран — России, Соединенных Штатов, Канады, Великобритании, Австралии и Южной Кореи, чтобы совместными усилиями исследовать вновь открывшиеся документы по коллективизации и раскулачиванию. Наши исследователи прорабатывают открытые архивные материалы и добиваются рассекречивания дополнительных документов с тем, чтобы определить, как формировалась государственная политика в отношении деревни и каков был ответ разных слоев сельского населения на предпринимаемые сверху шаги в период формирования колхозной системы в СССР. Наиболее важные документы, выявленные в ходе нашего совместного исследования, будут представлены в этом пятитомнике. Они отразят развитие взаимоотношений между селом и политическим режимом, начиная с периода консолидации сталинских сил в конце 20-х годов и до начала Второй мировой войны.
Наш проект ориентируется на исследование всей глубины противоречий сталинской эпохи, он первым получил разрешение на работу в главных центральных московских архивах, включая архивы органов государственной безопасности, в частности, в Центральный архив бывшего ОГПУ —НКВД —КГБ, куда мало кто из историков допускался. Помимо Центрального архива Феде-
ральной Службы Безопасности Российской Федерации (ЦА ФСБ), как теперь называется бывший архив О ГПУ — НКВД — КГБ, исследования проводятся в четырех важнейших московских архивах: Российском центре хранения и изучения документов новейшей истории (РЦХИДНИ), прежде известном как Центральный партийный архив; Государственном архиве Российской Федерации (ГАРФ); Российском государственном архиве экономики (РГАЭ) и Российском государственном военном архиве (РГВА). Эти архивы предоставили своих ведущих сотрудников для работы над нашим собранием документов и обеспечили участникам проекта рабочие помещения, возможности ксерокопирования документов, а также помощь в обеспечении дальнейшего рассекречивания нужных нам документов, что делает их доступными не только для участников проекта, но и для других ученых.
Работая единой командой и синтезируя результаты нашего общего исследования, мы имеем возможность отбирать для публикации наиболее типичные и исторически значимые документы. Наш труд является результатом коллективного научного творчества профессионалов, а потому представляет собой нечто большее, нежели просто собрание документов. При подготовке каждого тома наши исследователи изучают материалы ЦК ВКП(б) и его Политбюро, ВЦИК и ЦИК РСФСР, СНК СССР и РСФСР, Красной Армии, карательных органов (ОГПУ —НКВД), Наркоматов земледелия и юстиции, различных временных центральных органов, создававшихся для руководства и контроля за проведением коллективизации (вроде Колхозцентра и Тракторцентра), а также личные фонды основных исторических участников тех событий: Сталина, Молотова, Кагановича, Микояна, Орджоникидзе и др. Предпринимаются специальные усилия для того, чтобы отыскать документы партийных и государственных органов, которые показывали бы, как формировалась правительственная политика; а также отчетные материалы, обобщение которых дает возможность отслеживать реакцию общества на политику правительства определенных периодов времени. Различного рода отчеты с мест, на которых зиждется подобный анализ, включены в число документов, отбираемых для публикации. Материалы, по которым можно изучать социальную реакцию, отражают восприятие (или невосприятие) отдельными учреждениями или людьми, в особенности крестьянским населением, официальной политики.
В ходе исследования мы пытаемся определить роль центральных правительственных учреждений, отдельных политических руководителей, местных властей и самих крестьян в появлении самой идеи коллективизации, в том, как она воплощалась в жизнь, и в сопротивлении ее воплощению. Для публикации отбираются документы, которые прежде никогда не публиковались, например, сводки, справки и доклады ОГПУ—НКВД, которые шли под грифом «Совершенно секретно». Во введении к каждому тому будут даны обобщающие характеристики прежде опубликованных по данной проблематике материалов и показано значение новых, дающих действительно новое знание.
При отборе документов для публикации мы планируем сочетать материалы, отражающие роль центрального руководства в проведении коллективизации, с материалами о местных процессах, крестьянской реакции, сельских традициях, экономических и экологических факторах. Оба подхода важны для лучшего понимания судеб советской деревни в правление Сталина. Наше собрание документов не только позволяет лучше рассмотреть, как формировалась и воплощалась в жизнь правительственная политика в эпоху Сталина. Здесь впервые начинает раскрываться такая проблема, как сопротивление коллективизации — как внутри Советского руководства, так и вне его, природа, почва и масштаб этого сопротивления. Особенно важна проблема крестьянского сопротивления. Об этом убедительно свидетельствуют следующие данные: в 1929 г. было зафиксировано 12781 различное проявление крестьян-
ского недовольства — массовые демонстрации, террористические акты против представителей власти и сельских активистов, распространение антиправительственных воззваний и т.п., а в 1930 г. их уже было — 31998'.
В то же время внутри советского руководства разгорелась упорная борьба (преданная затем умолчанию и не изучавшаяся) по вопросу о путях и средствах преобразований в сельском хозяйстве. Среди высших руководителей, наиболее последовательно пытавшихся воспрепятствовать государственно-полицейским методам управления, были выдающиеся деятели большевизма — Н.И.Бухарин, А.И.Рыков и М.П.Томский, лидеры «правой оппозиции», которые были выведены из состава советского руководства в 1929 г. и осуждены на смертную казнь в 1938 г. на последнем из московских показательных процессов; лидеры оппозиции начала 30-х годов — С.И.Сырцов, А.П.Смирнов, М.Н.Рютин и др.; даже Генеральный прокурор Н.В.Крыленко, который сохранял высокие посты в советской юриспруденции вплоть до 1937 г., когда также пал жертвой «великих чисток», и многие другие. Невозможно глубоко понять сталинизм и его развитие в Советской России, не изучая сопротивления сталинским методам управления, — это одна из многих «чистых страниц» в истории России XX века, и наш проект предполагает внести свой вклад в ее заполнение.
Предпринимаемая нами совместная попытка вряд ли была бы возможна, если бы историки сельской России и архивисты, участвующие в проекте, и прежде не искали взаимодействия через многочисленные контакты. Члены нашей редколлегии значительную часть своей профессиональной деятельности посвятили изучению российской деревни. Самые старшие из российских участников работали над изучением проблем коллективизации советской деревни еще с 1950-х годов и делали это настолько честно и скрупулезно, насколько позволяли условия — политическая цензура и ограниченный доступ к источниковым материалам. После XX съезда КПСС этим исследователям удалось опубликовать ряд новаторских исследований и приступить к широкой публикации документов. В 1957 — 1960 гг. при Главном архивном управлении СССР была создана Главная редакция общесоюзной серии издания документов и материалов «История коллективизации сельского хозяйства СССР». Первый том этой серии вышел в свет в 1961 г. В 1989 г. число томов в названной серии достигло 36-ти. Конечно, одновременно публиковались и не связанные с серией сборники документов. Всего за тридцать лет опубликовано более 50 сборников документов о коллективизации советской деревни2 (их перечень см. в приложении к данному тому).
Вышедшие в свет тома охватывают почти все бывшие союзные республики: Украину, Белоруссию, Узбекистан, Казахстан, Туркмению, Таджикистан, Грузию, Азербайджан, Литву, Латвию, Эстонию. РСФСР была представлена автономными республиками: Башкирией, Дагестаном, Татарией и Якутией, а также 12 экономическими районами: Севером, Северо-Западом, Западом, Центрально-Промышленным районом, ЦЧО, Средней Волгой, Северным Кавказом, Уралом, Западной Сибирью, Восточной Сибирью, Нижегородским краем и одной губернией — Нижегородской.
Обращаясь к научному содержанию и значению названных публикаций, приходится сказать о том, что они отразили возможности своего времени, ограниченные жесткими идеологическими рамками (несмотря на «оттепель») и — что не менее важно — допуском в архивах лишь к открытому слою материалов. Гриф «секретности», поставленный в 20-х —30-х годах, продолжал сохранять свою силу и в 60-х, и в 70-х, и в 80-х годах. В названных сборниках публиковались постановления и резолюции, доклады и отчеты, свидетельства с мест, отражавшие официальную политику и версию коллективизации и раскулачивания, замалчивавшую практику насилия, хозяйственного упадка, голода, крестьянских протестов. Материалы о названных явлениях оставались недоступными исследователям, а то немногое, что оставалось невозможным
утаить и попадало в открытые документы, представлялось как всего лишь частные случаи «извращений» и «перегибов», допущенных на местах. В сборниках с величайшей тщательностью собирались свидетельства всего положительного в кооперативно-колхозном строительстве конца 20-х — начала 30-х годов.
Задачи научного анализа исторического процесса в целом, а тем более его трагедийных слагаемых, стала возможной лишь в условиях снятия жестких идеологических ограничений с научной мысли и предоставления действительно свободного доступа к историческим источникам, прежде всего к архивным материалам, сохранение секретности которых утратило хоть сколько-нибудь реальный смысл. С приходом гласности началась публикация новых документов, дающих подлинное представление о деревенской трагедии3. Однако это лишь начало в решении проблемы источниковой базы для воссоздания картины коллективизации как целостного исторического процесса, как народной трагедии, начиная с ее истоков и заканчивая главнейшими последствиями для деревни и страны в целом.
Западные участники проекта также имеют опыт сотрудничества друг с другом и с российскими коллегами. Они совместно выпускали сборники очерков, писали в соавторстве книги и статьи, издавали материалы конференций, а с открытием архивов участвовали и в издании документов по проблемам коллективизации^. Взаимное уважение и доверие сложились на основе давнего сотрудничества, и это стало важнейшим условием работы данного международного научного проекта, в который вовлечены участники из шести стран трех континентов.
Наша документальная история коллективизации и раскулачивания дает возможность по-новому взглянуть на многострадальную историю советской деревни. Она позволит международной научной общественности и просто интересующимся людям проверить существующие трактовки сталинизма на фактическом материале, отысканном в архивах, а также взглянуть на коллективизацию с разных точек зрения — с позиций политических руководителей высшего уровня, местных чиновников и функционеров, карательных органов и, конечно, с позиции самих крестьян.
Объем и характер ранее опубликованных документальных материалов (о чем мы говорили выше) отнюдь не привели к игнорированию свидетельств, относящихся к позитивно-созидательным компонентам в практике организации колхозов, в техническом перевооружении сельского хозяйства, в труде и культуре колхозников. В томах нашего издания исследователь найдет обо всем этом весьма обширные и ценные документы. Некоторые из них были известны специалистам уже давно, но не публиковались только из-за объективности их содержания, поскольку включали сведения о подлинных трудностях и ошибках, а не мнимых, возникших на местах из-за «перегибов» при осуществлении «единственно правильных» директив сверху. Естественно, однако, что основное место в нашей работе занимают документы, ранее недоступные исследователям и раскрывающие те стороны исторического процесса, которые оставались неизвестными. Без этих документов невозможно воссоздать подлинную картину происходившего в деревне крестьянской страны в конце 20-х —30-х годов.
По содержанию документов, выявленных и включаемых в формируемые сейчас тома, мы можем выделить три тесно связанных между собой ряда фактов, событий, действий: первый ряд — принудительные хлебозаготовки, подчинившие себе все другие направления политики в деревне и создавшие обстановку «чрезвычайщины»; второй ряд — борьба с кулачеством, ставшая главным средством проведения хлебозаготовок и подчинения крестьянства в целом, и, наконец, третий ряд — собственно коллективизация, осуществляемая форсированными темпами, пренебрегая возможностями кооперативного развития и технического перевооружения.
10
В первом томе нашего собрания документов раскрывается связь между хлебозаготовительными кампаниями и «наступлением на кулачество» в 1927 — 1929 гг. с переходом к массовой коллективизации в конце 1929 г. Второй том будет иметь дело с развертыванием «сплошной» коллективизации и раскулачивания в конце 1929—1930 гг. Третий том будет посвящен причинам, ходу и последствиям Великого голода 1932 — 1933 гг., который, по утверждениям некоторых историков, унес жизни большинства жертв сталинизма5. Содержание четвертого тома будет связано с усилиями по стабилизации колхозной системы и снижению репрессий как следствия Голода (1933 — 1935 гг.). В пятом томе внимание будет сосредоточено на Больших чистках в советской деревне в 1936 — 1939 гг., которые сопровождались новой и до сих пор совершенно неизученной волной «раскулачивания». Эта волна дала большую часть из 681 692 смертных приговоров, принятых в 1937 — 1938 гг.6.
Работа коллектива составителей и редакторов позволила выявить, проанализировать и обработать очень большой материал, показывающий, во-первых, складывание и развитие новой политики в деревне на практическом уровне: решения и директивы Политбюро, Оргбюро и Секретариата в их системе, перевод принятых решений на язык практики через постановления, циркуляры, разъяснения партийных и правительственных органов, особенно Нарком-торга, ОПТУ, Наркомюста, а также Верховного суда и Прокуратуры. Во-вторых, — и, конечно, это главное: материалы формируемых сборников показывают подлинную картину практики новой политики на местах, на деревенском уровне, включая крестьянское сопротивление. Перед нами предстает народная трагедия, в значительной мере предопределившая дальнейшие судьбы не только деревни, но и страны в целом.
Ни для кого из участников проекта нет сомнения в том, что главная задача состоит в показе, раскрытии того, что происходило непосредственно в деревне, с самим крестьянством, какой была практическая политика и практические следствия этой политики. Именно этим определяется основной состав сборника и особая роль тех фондов архивов, в которых отражаются деревенские события.
Работа по определению состава включаемых в сборник документов, их археографической обработке и комментированию потребовала значительных усилий и времени. В этом сказываются прежде всего объективные причины. Назовем важнейшие: во-первых, мы работаем по фондам, исследуемым впервые, и поэтому должны изначально исследовать, выявить и даже копировать сравнительно большой объем документов. Во-вторых, необходимо сказать и о трудностях комментирования совершенно новых категорий документов, поскольку здесь нет традиции, очень часто идет речь о событиях и людях, о которых молчат энциклопедии и справочники, а исследования еще впереди.
Публикация документов будет иметь непреходящую ценность для исследователей российской истории, исследователей крестьянства и крестьянских обществ, а также тех, кто интересуется проблематикой тоталитаризма, политических репрессий, аграрного развития. Поскольку колхозная система в России пережила падение советского социализма и развал СССР, мы полагаем, наша документальная серия найдет заинтересованных читателей среди тех, кому приходится размышлять над проблемами современной аграрной реформы в России, что помогло бы избежать повторения трагических ошибок прошлого. Пора наконец многострадальным российским крестьянам дать свободу выбирать свое собственное будущее таким, каким оно видится им самим, а не высшему руководству с его капризами и диктатом, с его вечной погоней за идеологическими установками, в которой не остается места для внимания к обычной жизни простых людей.
Средства в поддержку проекта (в дополнение к плановым расходам) пяти московских архивов - РЦХИДНИ, ГАРФ, ЦА ФСБ, РГАЭ и РГВА, а также
11
Института российской истории РАН, были предоставлены Центрами российских и восточноевропейских исследований университетов Торонто и Мельбурна, Бостонским колледжем и Американским научным советом социальных исследований и изучения развития бывшего Советского Союза, и особенно Американским гуманитарным фондом (NEH Collaborative Project Grant). Научные командировки проф. Маннинг в Россию для работы по проекту финансировались Национальным советом советских и восточноевропейских исследований (IREX). Проект «Исследование сталинской эпохи и архивы» (SERAP) университета Торонто, существующий на средства гранта MCRI Канадского совета социальных и гуманитарных наук, выделил средства для данного исследования. Без великодушной поддержки всех этих институтов данный первый том нашей серии никогда не был бы завершен. Однако возможные ошибки, недостатки и оплошности в нем — лишь наши собственные.
1 ЦА ФСБ РФ (Центральный архив службы безопасности Российской Федерации, бывший
Архив КГБ) ОГПУ Информационный отдел «Секретно-политический отдел О Г.П У Докладная
записка о формах и динамике классовой борьбы в деревне в 1930 году» Л 4
2 Характеристику опубликованных тогда сборников документов см Богденко М Л Первые
тома общесоюзной серии документов и материалов по истории коллективизации сельского хозяй
ства // Вопросы истории 1966 № 8, Ивницкий Н А О публикации документов по истории кол
лективизации сельского хозяйства // «Археографический ежегодник» за 1967 М , 1969, Каба
нов В В Документы по истории коллективизации сельского хозяйства // История СССР 1978
No 5, Viola L Guide to Document Series on Collectivization //A Researcher's Guide to Sources on
Soviet Social History in the 1930s / Ed by Fitzpatnck S and Viola L Armonk, N Y, 1990
3 См Документы свидетельствуют Из истории деревни накануне и в ходе коллективизации
М , 1989, Кооперативно-колхозное строительство в СССР 1917 — 1922 гг Документы и материа
лы М , 1990, Кооперативно-колхозное строительство в СССР 1923—1927 гг М , 1991, Из исто
рии раскулачивания в Карелии 1930—1931 гг Документы и материалы Петрозаводск, 1991,
Спецпереселенцы в Западной Сибири В 4-х томах Новосибирск, 1992 — 1996, Раскулаченные
спецпереселенцы на Урале (1930—1936 гг ) Сб документов Екатеринбург, 1994, Красная армия
и коллективизация деревни в СССР (1928—1933 гг ) Сб документов Неаполь, 1996 (на русском
и итальянском языках), Коллективизация и крестьянское сопротивление на Украине (ноябрь
1929 — март 1930 гг ) Винница, 1997, Рязанская деревня в 1929—1930 гг Хроника головокру
жения Документы и материалы М , 1998
4 См , напр Getty J and Manning R Stalinist Terror New Perspectives Cambridge University
Press, 1993, Farnsworth В and Viola L Russian Peasant Women Oxford University Press, 1992 //
A Researcher's Guide to Sources on Soviet Social History in the 1930s / Ed by Fitzpatnck S and
Viola L N Y ME Sharpe, Inc , 1990, Davies R W , Wheatcroft S and Harrison M The Economic
Transformation of the Soviet Union, 1913-1945 Cambridge University Press, 1994, Davies R W
and Wheatcroft S Materials for a Balance of the Soviet National Economy, 1928—1930 Cambridge
University Press, 1995, Davies R W , Wheatcroft S and Tauger M Stalin, Grain Stocks and the
Famine of 1932 — 1933 // Slavic Review Fall 1995, Маннинг Р Вельский район 1937 год Смо
ленск, 1998 Отметим начавшееся было (но оставшееся без продолжения) издание документов о
коллективизации из Смоленского партархива, находящегося с первых послевоенных лет в США
Неуслышанные голоса документы Смоленского архива / Под ред Сергея Максудова (А П Ба-
бенышева). Т I Анн-Арбор, 1987
5 См Nove A Victims of Stalinism How Many?, Wheatcroft S G More Light on Scale of Re
pression and Excess Morality in the Soviet Union in the 1930s // Getty J and Manning R Stalinist
Terror New Perspectives Cambridge University Press, 1993 P 261-290
6 См ПОПОВ В П Государственный террор в советской России 1923—1953 гг (Источники и
их интерпретация) // Отечественный архив 1992 № 2 С 28, Thurston R W Life and Terror in
Stalin's Russia, 1934-1941 New Haven and London Yale University Press, 1996 P 63, Труд
1922 4 июня С 1, 4 В тексте постановления Политбюро от 9 июля 1937 г оговаривалось, что
должно быть арестовано по стране (исключая две области Украины) 260 450 «кулаков и преступ
ников» и, кроме того, 73 050 человек должно быть занесено в списки на смертную казнь Однако
чрезмерно рьяные местные чиновники часто обращались с просьбами казнить значительно боль
ше — часто в три-пять раз больше, чем предписано этим постановлением См , напр , Центр до
кументации новейшей истории Смоленской области Ф 5 Оп 2 Д 1727 Л 104
12
В.П.Данилов
ВВЕДЕНИЕ (Истоки и начало деревенской трагедии)
Понимание истоков, характера, масштабов и последствий исторической трагедии, постигшей советскую деревню в конце 20-х — начале 30-х годов, требует прежде всего обращения к общему ходу и специфике истории России. На протяжении последних двух-трех веков крестьянская по составу населения, по социально-политической организации, по экономике и культуре страна была обречена на догоняющее развитие. Бремя этого типа исторического развития нарастало вместе с увеличением плотности человеческого расселения на Земле и интенсивности международных связей, обострением борьбы за землю и ресурсы, за политическое и экономическое господство. Потрясавшие человечество в XX в. мировые войны за передел мира наносили наиболее сильные удары именно по России в силу ее социально-экономического отставания от передовых стран, осуществивших индустриальную модернизацию еще в прошлом веке.
Вся тяжесть догоняющего развития с неизбежностью ложилась на плечи крестьянства как основной массы населения (свыше 80%), создававшей практически единственную материальную ценность — хлеб. Печально-знаменитый принцип экономической политики правящих верхов России — «Не доедим, а вывезем!», сформулированный в конце XIX в., объясняет характер индустриальной модернизации в условиях догоняющего развития. Вполне возможно, что крестьянство выдержало бы бремя индустриальной модернизации, если бы оно не дополнялось еще более тяжким бременем полукрепостного режима в деревне, сохранявшегося и в XX в. Самодержавно-помещичье государство само по себе являлось величайшим тормозом в экономическом, политическом и культурном развитии страны, противоречащим всем требованиям нового времени. Активизировавшийся в пореформенное время процесс социально-имущественного расслоения крестьянства приводил не столько к формированию сельской буржуазии и пролетариата, сколько к массовой пауперизации. В российской деревне создавался широкий слой людей, которые не могли найти себе места ни в городской, ни в сельской жизни. Столыпинская аграрная реформа, направленная на расчистку крестьянских земель от «слабых» для «сильных», способствовала росту именно этой категории сельского населения, ускоряя тем самым формирование революционных сил в деревне. И они сказали свое веское слово в 1917 — 1920 гг., да и потом, включая годы коллективизации и раскулачивания.
Русское общество активно искало пути преодоления тех социальных трудностей, которые неизбежно сопровождают рыночную модернизацию экономики на основе индустриализации. Для аграрной страны особенно важно было найти возможности включения в рыночную экономику огромной массы мелких крестьянских хозяйств, не допуская их массового разорения. Казалось, что решение этих задач было найдено в кооперации. Быстрый рост торговой, потребительской и сельскохозяйственной торгово-кредитной кооперации в России — явление XX в., когда рыночные отношения достаточно глубоко проникли в толщу крестьянских хозяйств. К 1917 г. Россия подошла с развитой
13
системой кооперации, охватывающей не меньше третьей части населения, и с идеей кооперативного будущего всей страны, особенно деревни.
Тема сборника документов о коллективизации крестьянских хозяйств обязывает напомнить, что идея кооперативного развития России уже в дореволюционное время предполагала широкое использование коллективного земледелия. Речь идет отнюдь не о высказываниях о социалистическом будущем, и не о практической организации земледельческих общин и артелей энтузиастами из среды народнической интеллигенции, толстовцев, сектантов и т.п. Все это было. Однако в нашем случае важнее сказать о решениях I Всероссийского сельскохозяйственного съезда, состоявшегося в начале сентября 1913 г. в Киеве. Собравшиеся на съезд ученые агрономы и экономисты, земские деятели и правительственные чиновники в числе основных проблем аграрного развития России рассмотрели специальный доклад и приняли особое решение об «...отношении к деревенской бедноте». «Группы мельчайших хозяйств, — говорилось в этом решении, — включают в себя главную по численности часть сельскохозяйственного населения... Создание устойчивости в материальном положении этих групп составляет вопрос первейшей государственной важности, развитие же обрабатывающей промышленности не дает надежды на безболезненное поглощение обезземеливающегося населения». В числе «мер широкого социально-государственного характера, направленных к приданию хозяйственной устойчивости названным группам хозяйств», как утверждалось в решении, «одно из первых мест должна занять организация товариществ для совместного использования земли как собственной, так и особенно арендованной, путем коллективной обработки ее». Съезд рекомендовал правительству придать соответствующее направление работам по землеустройству «маломерных участков», выделяя их «к одному месту и возможно ближе к селениям». Роль агрономии должна была состоять «в самой широкой пропаганде товариществ и в проведении их в жизнь»1. Коллективистское движение в сельском хозяйстве дореволюционной России, как целостная научная проблема, еще не исследовано. Однако известно, что к началу 1916 г. на очень неполном кооперативном учете состояло 107 земледельческих производственных артелей^.
Развитие событий, связанных с участием России в непосильной для нее мировой войне 1914 — 1918 гг., крайние бедствия и отчаяние широких слоев населения, особенно в деревне, привели к социальному взрыву 1917 г., радикально изменившему всю социально-политическую и экономическую систему российского общества.
Основой русской революции являлась крестьянская революция, начавшаяся в 1902 г. и завершившаяся в 1922 г. Она придала народный характер революции, включавшей и демократические, и социалистические потоки, сбросила самодержавно-помещичий режим, передала крестьянству все сельскохозяйственные земли на тех условиях и в тех формах, которые отвечали крестьянским требованиям. Она привела к власти большевистскую партию — единственную партию, принявшую и осуществившую эти требования, и в то же время оказала решительное противодействие большевистским попыткам с ходу осуществить в деревне идеи пролетарской социалистической революции. Среди последних была попытка провести революционными средствами коллективизацию крестьянских хозяйств в массовом масштабе.
Крестьянское сопротивление очень скоро отрезвило большевистское руководство. Трех-четырех месяцев практического опыта оказалось достаточно. В марте 1919 г. VIII съезд РКП(б) решительно отказался от продолжения этого эксперимента. ^Действовать здесь насилием, — говорил на съезде В.И.Ленин, — значит погубить все дело... Задача здесь сводится не к экспроприации среднего крестьянства, а к тому, чтобы учесть особенные условия
14
жизни крестьянина, к тому, чтобы учиться у крестьян способам перехода к лучшему строю и не сметь командовать!^ Были сформулированы (и приняты съездом) основные принципы перехода крестьянских хозяйств к коллективному земледелию: добровольность, убеждение практическим примером, создание необходимых материально-технических условий и, наконец, самодеятельность: «Лишь те объединения ценны, которые проведены самими крестьянами по их собственному почину и выгоды коих проверены ими на практике»4.
Перечисленные выше принципы социалистического преобразования крестьянской экономики явились исходными для ленинского кооперативного плана, сформулированного в основных чертах с переходом к новой экономической политике. Однако совершенно не случайно именно в 1919 г. выдающимся теоретиком крестьянской кооперации А.В.Чаяновым была разработана концепция «кооперативной коллективизации» крестьянского сельского хозяйства. Процесс кооперирования, по Чаянову, позволял, не разрушая мелкого семейного хозяйства, выделить и организовать на началах крупного производства те отрасли или работы, где это давало несомненный экономический эффект. Создавалась такая система кооперативного хозяйства, где сами крестьяне в своих интересах и в меру реальных возможностей определяли степень и формы использования крупного общественного производства. «Кооперативная коллективизация», как считал Чаянов, представляла собой наилучший путь внедрения в крестьянское хозяйство «элементов крупного хозяйства, индустриализации и государственного плана»^. Судя по вполне убедительной версии Н.И.Бухарина, чаяновские идеи «самоколлективизации» крестьянских хозяйств через кооперацию вошли в ленинский кооперативный план социалистического развития деревни6. Практика 20-х годов подтверждала высокие возможности кооперирования крестьянских хозяйств. Это был реальный преобразовательный процесс, который мог послужить действительной альтернативой и первоначальному накоплению капитала «сильными» за счет «слабых», и сталинской коллективизации.
Массовая коллективизация крестьянских хозяйств, как исходный пункт движения деревни к социализму, исключалась. Обобществленное в масштабах страны сельскохозяйственное производство должно было сложиться как результат длительного преобразовательного процесса, решающая роль в котором принадлежала крестьянской кооперации. В марте 1925 г. на Всесоюзном совещании колхозов Н.И.Бухарин специально коснулся вопроса о соотношении процессов кооперирования и коллективизации: «Мы не можем начать социалистическое строительство в деревне с массовой организации коллективных производственных предприятий. Мы начнем с другого. Столбовая дорога пойдет по кооперативной линии... Коллективные хозяйства — это не главная магистраль, это один из добавочных, но очень существенных и важных путей. Когда дело кооперирования крестьянства получит мощную поддержку со стороны все развивающейся техники, электрификации, когда мы будем иметь больше тракторов, тогда неизмеримо усилится и темп перехода к коллективному земледелию. Одна сторона движения будет оплодотворять другую, один ручей сольется с другим в гигантский поток, который поведет нас к социализму»?.
Советская деревня, может быть, только в 60 —80-х годах, опираясь на реально созданные возможности комплексной механизации и электрификации, подходила бы к практическому созданию системы коллективного земледелия в общегосударственном масштабе. При таком понимании процесса кооперирования вопрос о времени его завершения не возникал. Времени для социалис-
15
тического преобразования деревни отводилось столько, сколько потребуется крестьянину, чтобы по своей воле и своими силами его совершить.
Кооперация становилась определяющим фактором новой экономической политики, поскольку она решала проблему социалистического развития для основной массы населения. «Не кооперацию надо приспособлять к нэпу, а нэп к кооперации», считал Ленин8, поскольку нэп должен был не просто осуществляться через кооперацию, а иметь в качестве положительной цели максимальное развитие кооперации и превращение ее во всеобщую форму социальной организации населения.
Переход к нэпу, как для всей страны, так и особенно для деревни, в огромной степени был осложнен военной разрухой и бедствиями голода 1921 — 1922 гг. В Поволжье, на Дону, на Украине голодание деревни продолжалось и в 1923, и в 1924 гг. Если иметь в виду страну в целом, то надо признать, что время с 1925 г. по 1927 г. было для деревни действительно временем нэпа — без принудительных хлебозаготовок и голодания. Но даже считая время нэпа с весны 1921 г., придется признать его слишком коротким для того, чтобы он мог сложиться в целостную и всеохватывающую систему. Все же и за столь короткий период с достаточной убедительностью выявилась способность нэпа через развертывание рыночных отношений активизировать все наличные производственные силы страны, обеспечить общий хозяйственный подъем как основу движения к социализму. Решающее значение имел рост сельского хозяйства в его реальных формах, тогда преимущественно мелкокрестьянских, вовлекаемых через кооперацию в русло производственного совершенствования и социального преобразования.
Признание рыночных отношений основой нэпа вовсе не отрицало их ограничения определенными рамками и активного, целенаправленного их регулирования со стороны государства. По собственному опыту 90-х годов, мы знаем, насколько разрушительной для экономики страны является рыночная стихия, но по опыту других стран, да и Советского Союза 20-х годов нам известно, что разумно регулируемые рыночные отношения и связи обеспечивают общественно необходимые пропорции в экономическом развитии, соответствие между трудом, потреблением и накоплением, наконец, заинтересованность производителя в развитии производства. В рамках мелкого крестьянского хозяйства эта заинтересованность находила выражение в отношении производителя к производимому им продукту как к своему. Характерно, что крестьянские требования отмены продовольственной разверстки в 1920 — 1921 гг. вылились в четкую формулу: «Столько-то я дам (в виде налога. — В.Д.), а потом хозяйничаю». Как известно, реализацией этого требования явились и продналог, и переход к новой экономической политике как таковой. (Забегая несколько вперед, заметим, что сталинская «чрезвычайщина» началась в конце 1927 г. — начале 1928 г. именно с отрицания отношения крестьянина-хлебороба и кустаря-кожевника к производимому ими продукту как своей собственности.)
Нэп обеспечил восстановление сельскохозяйственного производства. Учитывая истощенность мелкого крестьянского хозяйства, большие потери рабочего скота — основной тягловой силы, крайнюю степень зависимости от колебаний природных условий, этот процесс не мог быть таким быстрым и повсеместным, каким хотела его видеть государственная власть. Нельзя, конечно, забывать и о том, что восстановление экономики означало «возвращение» к уровню 1914 г., тогда как Запад переживал подъем и быстро уходил от довоенного уровня (по крайней мере до кризиса 1929 г.)9. Разруха в промышленности и на транспорте, необходимость не только восстановления этих отраслей народного хозяйства, но и возобновления индустриализации страны
16
требовали значительных средств, которые могли быть получены только на мировом рынке в обмен на хлеб, лес и сырье.
Экспорт хлеба был возобновлен при первой возможности (в 1923 г.) и сразу же стал важным источником накопления средств для промышленности. В силу этого проблема хлебозаготовок и в условиях нэпа осталась центральной в системе отношений между деревней и государством. Объективная необходимость ускорения промышленного развития порождала у государственного руководства соответствующие стремления и планы, превышавшие реальные возможности получить хлеб для экспорта. На XIV съезде ВКП(б) в декабре 1925 г. много говорилось о том, как, по выражению Л.Б.Каменева, «мужичок «регульнул» нас», то есть о просчетах в планах хлебозаготовок из урожая 1925 г. Эти планы оказались завышенными: «На 200 миллионов пудов нас поправили», в результате чего вложения в промышленность снизились с 1,1 млрд руб. до 700 — 800 млн — «весь темп пришлось свернуть»10. И что же? Поправили планы, не меняя ни общей экономической политики, ни системы хлебозаготовок в деревне. Заметно возросший урожай 1926 г. позволил увеличить экспорт хлеба и выравнить «темп» промышленного роста11.
Дело, однако, не ограничилось приведением планов в соответствие с реальными возможностями. К ответу было призвано Центральное статистическое управление по обвинению не в преувеличении, а в преуменьшении возможностей производства и, следовательно, государственных заготовок хлеба, столь необходимого стране. 10 декабря 1925 г. на Политбюро ЦК РКП(б) состоялось обсуждение вопроса «О работе ЦСУ в области хлебофуражного баланса», в ходе которого высшее партийное руководство подвергло идеологическому разносу деятельность П.И.Попова — крупного земского статистика, возглавлявшего ЦСУ с 1918 г. Тон в этом погроме задавали И.В.Сталин и его сторонники. В принятом постановлении говорилось: «Признать, что ЦСУ и т. Поповым, как его руководителем, были допущены крупные ошибки при составлении хлебофуражного баланса, сделавшие баланс недостаточным для суждения ни о товарности, ни об избытках и недостатках хлеба, ни об экономических отношениях основных слоев крестьянства». П.И.Попов, отстаивавший в прямом споре со Сталиным невысокие показатели хлебного производства и отказавшийся признать наличие огромных запасов хлеба у кулаков, был в тот же день отстранен от руководства ЦСУ12.
Мы сознательно останавливаемся на эпизоде со сменой руководства ЦСУ в декабре 1925 г., поскольку с этого момента оно было грубо подчинено политике, и стало предоставлять угодные ей сведения, в том числе сыгравшие не малую роль в деревенской трагедии. Не случайно, практически полностью сменилось руководство именно сельскохозяйственной статистикой: стариков-земцев П.И.Попова и А.И.Хрящеву сменили молодые и исполнительные В.С.Немчинов и А.И.Гайстер. Результатом было, во-первых, увеличение в оценке производства зерна в среднем на 10 — 20%. Во-вторых, резко выросли цифры «невидимых хлебных запасов» у крестьян, что принципиально меняло ситуацию на хлебном рынке. Уже в урожайном для зерновых культур 1926 г., давшем наибольший для 20-х годов объем государственных хлебозаготовок, сталинское руководство прибегло к манипуляциям с оценкой крестьянских запасов. В докладной записке Наркомторга от 26 ноября 1926 г., представленной в Совет Труда и Обороны за подписью А.И.Микояна и И.Я.Вейцера, сообщалось, что по «последнему балансу ЦСУ» невидимые запасы к началу заготовительного года составляли 198,7 млн пудов13. После ряда двух- и трехкратных преувеличений ЦСУ остановилось на цифре 403,8 млн пудов14. Эти статистические манипуляции не прошли бесследно ни для снабжения хлебом
17
населения весной-летом 1927 г., ни для организации и масштабов государственных хлебозаготовок.
В 1926 г. к проведению хлебозаготовок впервые после перехода к нэпу привлекалось ОГПУ, хотя еще в пределах, ограниченных функциями Экономического управления и Информационного отдела. 19 августа 1926 г. по системе ОГПУ был разослан секретный циркуляр № 165555/с/759/эку, который сообщал: «Исходя из условий текущей хлебозаготовительной кампании, на органы ОГПУ возлагается выявление» по линии ЭКУ «причин, задерживающих выпуск хлеба на рынок его держателями», а также причин и факторов, вызывающих «чрезмерные» колебания цен, содействующих усилению роли частных заготовителей и препятствующих деятельности государственных и кооперативных заготовителей, состояния их материально-технической базы, финансового обеспечения, кредитной практики и т.п. Вместе с тем органам ОГПУ предписывалось «принять меры к раскрытию и пресечению обычных для хлебозаготовительной деятельности преступлений: растрат, подлогов, хищений, порчи зерна и т.п.»1^ Эти действительно обычные уголовные преступления относились к сфере деятельности милиции и народных судов. Подключение к сфере деятельности органов государственной безопасности само по себе вносило в хлебозаготовки начала политической борьбы, предоставляло государству возможность использовать здесь средства, которыми органы юстиции не располагали.
По линии Информотдела ОГПУ предписывалось обеспечить «освещение хлебозаготовок в селах, волостях, уездах и районах», уделяя особое внимание «работе низовых хлебозаготовителей», а главное, «политнастроению деревни в связи с хлебозаготовками». Для системы ОГПУ в целом хлебозаготовки 1926/27 г. послужили стадией изучения ситуации на хлебном рынке и действовавших там экономических и общественных сил.
Действительное значение и статистических манипуляций, и участия ОГПУ в хлебозаготовках проявятся в следующем — 1927/28 году. Начнем со статистики, поскольку она служила обоснованием крутого поворота в деревенской политике. Вот очень важное свидетельство П.И.Попова в докладе «Конъюнктура народного хозяйства СССР за 1927/28 год» на коллегии ЦСУ СССР 9 ноября 1928 г.: «...о наших знаниях о невидимых запасах. Эти невидимые запасы были в прошлом году одним из аргументов для очень многих мероприятий. В 1926/27 г. мы определили запасы к концу года в 721 млн [пудов]. В 1927/28 г. мы установили запасы в 896 млн —900 млн [пудов]. Таким образом, когда мы подошли к новому хозяйственному году мы оперировали запасами в 900 млн [пудов] и весь наш хозяйственный план строили при учете этого обстоятельства (Sic! — В.Д.). Но вот заготовки, с одной стороны, сельскохозяйственный налог, с другой стороны, поставили вопрос о проверке этих запасов и, как вам известно, 107 статья показала, что этих запасов нет. Тогда Экспертный совет приступил к переработке (хлебофуражного баланса за 1927/28 г. — В.Д.) и оказалось по его расчетам, что в прошлом году запасов было не 900 млн, а 529 млн [пудов], 896 и 529, а в этом году 561 [млн пудов]. Таким образом, наши знания весьма условны по зерновой продукции и совершенно преувеличены — на 350 млн (точнее: на 367 млн. — В.Д.) [пудов] в отношении запасов [и] не могут, конечно, способствовать правильной линии хозяйственной политики. Я повторяю и подчеркиваю, что весь расчет запасов был не верен и преувеличен. И это не значит, что я говорю об этом после того, что случилось. Я об этом говорил раньше. Я систематически с 1926 г. говорил в Экспертном совете о преувеличении валовой продукции и запасов»1^.
18
Сохранившиеся в архивном фонде ЦСУ материалы к докладу Экспертного совета Совнаркому СССР 28 августа 1928 г. подтверждают цифры, приводимые П.И.Поповым (528,7 млн пудов против 896,4 млн), но объяснение им дают очень неполное: «переучет продукции на 142 млн пудов и недоучет расхода населения на корм скоту на 170 млн пудов»17. Откуда взялись еще 55 — 56 млн пудов (чтобы получить в сумме 896 млн пудов излишков в крестьянских запасах) умалчивалось, что не удивительно, поскольку действительное преувеличение запасов и произведенной продукции было намного большим и статистическому объяснению не поддавалось*
«Мифические», по выражению Бухарина19, 900 млн пудов хлебных запасов сыграли роковую роль в отношениях государственной власти и крестьянства. С них начался слом нэпа, сталинская «революция сверху». Заметим, однако, что сами по себе экономические показатели — действительные или мнимые — не объясняют и тем более не оправдывают действия политического руководства. И в конкретной ситуации 1926 — 1927 гг. из любой оценки крестьянских запасов хлеба и целесообразности их использования на нужды индустриализации отнюдь не следовали с неизбежностью ни отказ от нэпа, ни установление бюрократической диктатуры. До сих пор обвиняемая в «левом радикализме» «объединенная оппозиция» вслед за Л.Д.Троцким предлагала XV партсъезду также проведение мероприятий, направленных на использование накопившихся запасов, однако в рамках нэпа. Исходя из того же хлебофуражного баланса ЦСУ, они считали целесообразным «обеспечить изъятие у зажиточно-кулацких слоев, примерно 10% крестьянских дворов, в порядке займа (курсив мой. — В.Д.) не менее 150 млн пудов из тех натуральных хлебных запасов, которые достигли уже в 1926/27 г. 800 — 900 млн пудов и сосредоточены большей частью в руках верхних слоев крестьянства»20. Предлагалось вывезти этот хлеб на внешний рынок, закупить промышленное оборудование и тем самым дать мощный толчок процессу индустриализации, погашая принудительный заем постепенно, по мере ввода в строй новых предприятий, продукция которых предназначалась для удовлетворения сельских потребностей.
Свидетельство П.И.Попова проливает свет на неожиданные для нашей (да, и для западной) историографии продовольственные трудности весны 1927 г., возникшие после самого высокого в 20-х годах урожая хлеба и успешных хлебозаготовок. Документ № 1 в настоящем издании из категории «совершенно секретных», остававшийся до сих пор недоступным исследователям, объясняет, почему им не мог попасть в руки материал о продовольственном положении страны, особенно деревни, весной 1927 г. По каналам связи ОГПУ центральным органом политической цензуры — Главлитом — были разосланы строжайшие циркуляры от 11 марта и 16 апреля, обязавшие всю систему цензуры сверху донизу (при содействии ОГПУ) «принять все меры к полному недопущению появления в печати каких-либо сообщений... о затруднениях или сбоях в деле снабжения страны хлебом...» Такая степень секретности информации исключала ее появление не только в прессе, но и в любых документах без грифа «Совершенно секретно». Поэтому изучение открытой (не секретной) документации в архивных фондах соответствующих ведомств, как правило, давало также мало сведений «о затруднениях или сбоях» в продовольственных вопросах, как и пресса.
Уточненные данные приводятся в комментариях к документам настоящего сборника (см. прим. № 101). Они оставались завышенными в оценке произведенной продукции и «невидимых запасов». Последние на 1 июля 1927 г. определялись в 581,7 млн пудов18.
19
На деле же после вполне благополучного года, давшего повышение и урожая, и заготовок, хлеба для снабжения городов не доставало до нового урожая. В наших руках шифротелеграммы от 11, 16, 29 июня и 6, 11, 12 июля, рассылавшиеся Наркомторгом через каналы ОГПУ не только по хлебопроизводящим районам (Самара, Саратов, Воронеж, Курск, Новосибирск...), но даже и потребляющим районам (Ярославль, Кострома, Нижний Новгород, Иваново-Вознесенск...): «Снабжение Москвы резко ухудшилось..., всячески форсируйте отгрузку Москвы, уезды преимущественно другими нарядами (не пшеницей — В.Д.), исключением Ленинграда» (11 июня); «...количество отгруженного телеграфируйте трехдневками» (16 июня); «Связи... отсутствием запасов пшеничной муки Москве, Ленинграде, прочих основных промцентрах настоятельно необходимо усилить всемерно вывоз пшеничной [муки] производящих районов, даже [за] счет максимального сокращения местного снабжения июле,... также задержки некоторых нарядов Средн[юю] Азию, Военве-ду...» (11 июля)21.
Стоит ли удивляться, что вслед за запретом на публикацию сведений о трудностях в снабжении хлебом городов внутри страны, последовало новое предписание Главлита от 12 сентября 1927 г., также разосланное по каналам ОГПУ, «о запрещении оглашения сведений об экспорте отдельных хлебных культур» — «пшеницы, ржи, овса, ячменя и т.д.», даже «об отходе за границу судов с небольшими партиями отдельных культур»22. Повышенный до 188,4 млн пудов экспорт хлеба23 был достигнут не только в результате увеличения урожая в 1926 г., но и понижения снабжения городского населения. На самом деле хлебных запасов не было ни в деревне, ни в городе.
Нараставший режим секретности для информации о действительном положении в стране был одним из факторов сталинской «революции сверху». И это в полной мере проявилось в информации о деревенских событиях, связанных прежде всего с хлебозаготовками 1927/28 г. Уже в первом постановлении Политбюро ЦК ВКП(б) «О хлебозаготовках» (24 декабря 1927 г.) было выдвинуто требование постановки «такой информации в печати о рынке, которая содействовала бы проведению мероприятий, организующих рынок...» Была запрещена самая постановка вопроса о повышении хлебных цен «в печати, советских и партийных органах» (см. док № 22 и № 26). В январе 1928 г. Секретариат ЦК ВКП(б) «поставил на вид» Телеграфному агентству Советского Союза (ТАСС) и редакции газеты «Труд», опубликовавших информации о связи крестьянских платежей с хлебозаготовками (см. док. № 41). 6 марта 1928 г. нарком юстиции и прокурор Российской Федерации Н.М.Янсон разослал секретный циркуляр «всем губернским, областным и краевым судам и прокурорам» о привлечении к судебной ответственности за опубликование секретных сведений не только «в периодической печати и отдельных ведомственных изданиях», но и в устных выступлениях «отдельных работников на всевозможных собраниях, совещаниях и заседаниях»24. В 1928 г. речь шла именно о сведениях, относящихся к хлебозаготовкам и в целом к применению чрезвычайных мер в деревне, а в реализовавшейся перспективе практически ко всему.
Появление весной 1927 г. грифа «совершенно секретно» на информации о хлебе было результатом «преувеличения валовой продукции и запасов», о котором П.И.Попов говорил в 1926 г. (см. приведенное выше его высказывание на коллегии ЦСУ 9 ноября 1928 г.). Обратившись к исправленным вариантам хлебофуражного баланса, мы узнаем, что «невидимые запасы» хлеба в крестьянских хозяйствах на 1 июля 1926 г. определялись величинами в 403,8 млн — 413,9 млн пудов и к 1 июля 1927 г. выросли до 528,7 млн — 581,7 млн — 589,7 млн пудов, то есть на 28 — 44% (а в неисправленных вари-
20
антах — с 721 млн пудов до 896 млн). И это при условии, что валовые сборы в 1926/27 г. по сравнению с 1925/26 г. выросли на 6,5%, а государственные хлебозаготовки — на 25,2%25.
Не удивительно, что практическое руководство хлебозаготовками не принимало ни статистического мифа, ни построенного на нем плана получить в распоряжение государства 740 млн пудов хлеба (на 50 млн пудов больше, чем в 1926/27 г.), из коих экспортировать 195 млн пудов (на 20 млн пудов больше, чем в предыдущем году). Даже верный сталинский сторонник А.И.Микоян, сменивший в августе 1926 г. Л.Б.Каменева на посту наркома внутренней и внешней торговли СССР, признавал: «...может быть, мы 700 млн не соберем, но меньше 660 — 670 ставить нельзя». Более реалистическое предложение И.Я.Вейцера — замнаркомторга, непосредственно занимавшегося хлебозаготовками, снизить плановое задание до 610 млн пудов, Микоян решительно отклонил: «Если Вы не можете оспорить цифр ЦСУ, вы не имеете оснований сокращать хлебный план» (см. выступление А.И.Микояна на коллегии Нар-комторга 3 октября 1927 г. — док. № 10). Похоже, что тогда еще деятели Наркомторга не могли представить себе возможность отказа от нэпа и применения «чрезвычайных мер», но оспорить хлебофуражный баланс ЦСУ уже не решались. Впрочем, очень скоро — 24 октября 1927 г. — в докладе того же Наркомторга СССР годовой план хлебозаготовок определялся уже в 780 млн пудов (см. док. № 13).
«Преувеличенные расчеты хлебофуражного баланса Экспертного совета ЦСУ в отношении валовых сборов и товарности, на которых затем строился годовой план хлебозаготовок», критиковался в докладе наркома торговли РСФСР Г.В.Чухриты на заседании Экономического совета РСФСР 24 декабря 1927 г. (см. док. № 25). Однако никакого практического влияния на политику хлебозаготовок этот доклад не оказал: «чрезвычайщина» уже начиналась, мнение практиков утрачивало значение, их функция становилась чисто исполнительской. В анализе причин хлебозаготовительного кризиса доклад Чухрита выделяется также прямым указанием на «снижение заготовительных цен», проведенном в сентябре-октябре, о чем другие документы обычно не упоминают.
Хлебный фактор играл важнейшую роль в драматическом развертывании деревенских событий на протяжении 1927 г. Миф о хлебном изобилии, созданный посредством немыслимых в статистике преувеличений, должен был убедить правящие верхи (а тем самым и возглавляемую ими главную общественную силу — большевистскую партию) в возможности получения такого количества зерна, которое обеспечивало, наконец, решение проблемы средств для ускоренной индустриализации, для укрепления обороны...
Одновременно сталинское руководство должно было убедить партийно-государственные верхи в необходимости реализовать эти возможности и любыми средствами взять у крестьянства хлеб в объеме, достаточном для решения «очередных задач». Испытанным аргументом в пользу подобных необходи-мостей всегда и везде являлась внешняя опасность, особенно прямая угроза войны. В 1927 г. этот аргумент был использован сверх всякой меры, с явным перехлестом, и, конечно, для доказательства не только необходимости применения «чрезвычайных мер» при проведении хлебозаготовок, но и в гораздо большей мере необходимости сосредоточения власти в сталинских руках, уничтожения любой оппозиции.
Для страны, еще не оправившейся от бедствий и потерь мировой и гражданской войн, угроза новой войны не могла послужить источником духовного сплочения, а тем более подъема. Напротив, она вызвала распространение антивоенных и даже пораженческих настроений, как об этом свидетельствуют
21
публикуемые в сборнике сводки Информотдела ОГПУ за лето —осень 1927 г. Эти документы отразили также нарастание требований создания широкой сети крестьянских союзов, как организаций политического или хотя бы профсоюзного типа, выражающих и защищающих интересы крестьянства (см. док. № 2, 3 и др.). Заметим все же, что при анализе сводок ОГПУ следует учитывать специфику этих документов: они фиксируют прежде всего и главным образом негативные, особенно враждебные к власти и ее политике настроения, высказывания, выступления.
Конфликтные ситуации во взаимоотношениях СССР с Англией в 1926 — 1929 гг. и с Китаем в 1927 — 1929 гг. отнюдь не содержавшие в себе «непосредственной военной угрозы»26, послужили поводом для идеологического встряхивания советского общества, мобилизации сил для обострения «классовой борьбы» и осуществления «чрезвычайных мер», наконец, для проведения первых массовых репрессий, обрушившихся главным образом на деревню.
Публикуемые нами документы вводят в научный оборот свидетельства о первых собственно сталинских массовых репрессиях, проведенных в июне 1927 г. и направленных против интеллигенции и крестьянства. Антиинтеллигентской волне репрессий посвящена статья о деле «Зеленой лампы» В.К.Виноградова — одного из ведущих участников работы по нашему проекту. «Зеленой лампой» именовала себя небольшая группа старой русской интеллигенции, собиравшаяся время от времени для обсуждения тех или иных произведений (в частности, М.А.Булгакова), просто для дружеских бесед. Участники этой группы подверглись аресту и высылке как «белогвардей-ско-монархическая организация», представлявшая опасность для Советской власти в условиях возможной войны27. В документах ОГПУ сообщалось, что «во время июньской операции» было проведено до 20 тыс. обысков и арестовано 9 тыс. человек. Однако с самого начала репрессии не ограничились интеллигенцией. Как показывает публикуемая нами спецсводка ИНФО ОГПУ от 23 июля 1927 г., основные операции ОГПУ были проведены в деревне зерновых районов — на Украине, в Центральном Черноземье, на Дону и Северном Кавказе, но не только в них. Арестам подвергались прежде всего «бывшие» — бывшие помещики, бывшие белые, особенно вернувшиеся из-за границы («репатрианты»), а также «кулаки и буржуи», «торговцы», «попы и церковники»... В общественном мнении деревни аресты связывались чаще всего с военной опасностью: «...будет на днях война», «...война скоро будет объявлена», «...война, очевидно, начата»... Впрочем, были и более реалистические попытки понять происходившее: «Что за свобода, что нельзя ничего сказать и сейчас же арестовывают и за что арестовывают об этом умалчивают» (см. док. № 4). Содержание спецсводки от 23 июля 1927 г. дает основания полагать, что 9/ю арестованных составляли жители деревни.
Официальная версия «массовых операций» ОГПУ также связывала их с непосредственной угрозой войны: разрыв консервативным правительством Англии дипломатических отношений с Советским Союзом в мае, убийство советского посла П.Л.Войкова в Варшаве 7 июня, а также взрыв бомбы в партийном клубе Ленинграда в тот же день потребовали принять решительные ответные меры. Документы из личного архива Сталина позволяют составить представление о действительном характере первого опыта сталинских репрессий и полностью отклонить ее официальную версию.
В июне —июле 1927 г. Сталин находился в Сочи на отдыхе, благодаря чему развертывание интересующих нас событий оказалось документально зафиксированным по дням и часам. Поздним вечером 7 июня из Москвы пришла шифровка, сообщавшая об убийстве Войкова «сегодня Варшаве на вокза-
22
ле... русским монархистом...» На обороте этой шифровки, а частью и на ее тексте сталинской рукой написано послание в «ЦК ВКП(б), т. Молотову»: «Получил об убийстве Войкова монархистом. Чувствуется рука Англии. Хотят спровоцировать конфликт с Польшей. Хотят повторить Сараево...» Затем следовали указания проявить «максимум осмотрительности» по отношению к Польше и сделать заявление о том, что «общественное мнение СССР считает вдохновительницей убийства партию консерваторов в Англии»28. Характер этих указаний сам по себе говорил о том, что никакой угрозы войны в 1927 г. не было, и сталинское руководство это прекрасно понимало.
Идеологическая кампания по поводу внешней опасности нужна была Сталину и его сподвижникам для решения своих задач внутри страны и, прежде всего, для устранения любой оппозиции и сосредоточения всей полноты власти в собственных руках. Общепризнанной оппозицией в послереволюционной России были остатки монархических и вообще белых сил — остатки ничтожно малые и слабые, о чем со всей ясностью свидетельствовала вся социально-политическая обстановка после гражданской войны. Однако их враждебность советскому строю не нуждалась в доказательстве. Именно поэтому они стали первым объектом сталинских репрессий. Шифрограмма Молотову весьма ярко об этом свидетельствовала: «Всех видных монархистов, сидящих у нас в тюрьме или в концлагере, надо немедля объявить заложниками. Надо теперь же расстрелять пять или десять монархистов, объявив, что за каждую попытку покушения будут расстреливаться новые группы монархистов. Надо дать ОГПУ директиву о повальных обысках и арестах монархистов и всякого рода белогвардейцев по всему СССР с целью их полной ликвидации всеми мерами. Убийство Войкова дает основание для полного разгрома монархических и белогвардейских ячеек во всех частях СССР всеми революционными мерами. Этого требует от нас задача укрепления своего собственного тыла»29.
Сталинская директива была отправлена из Сочи в 1 ч. 50 мин. 8 июня, поступила в шифрбюро ЦК ВКП(б) в 8 ч. 40 мин. Меньше, чем через час (в 9 ч. 30 мин.) Сталин получил подтверждение правильности своих директив — сообщение о том, что в Ленинграде «вчера, десять вечера... брошены две бомбы партийный клуб. Шестеро тяжело ранены, семеро, в том числе По-зерн, легко. Злоумышленники скрылись»30. Обстановка накалялась. Не удивительно, что на протяжении одного дня телеграфная директива превратилась в решение Политбюро и в тот же день начала осуществляться ОГПУ на практике. Вечером 8 июня шифрограммой от Молотова Сталин получил «сегодняшнее решение Политбюро»31: опубликовать «правительственное сообщение о последних фактах белогвардейских выступлений с призывом рабочих и всех трудящихся к напряженной (!) бдительности и с поручением ОГПУ принять решительные меры в отношении белогвардейцев». ОГПУ предлагалось «произвести массовые обыски и аресты белогвардейцев» и не дожидаясь завершения этих операций, а сразу же «после правительственного сообщения опубликовать сообщение ОГПУ с указанием в нем на произведенный расстрел 20-ти видных белогвардейцев...» Более того, Политбюро ЦК ВКП(б) решило «согласиться с тем, чтобы ОГПУ предоставило право вынесения внесудебных приговоров вплоть до расстрела (!!) соответствующим ПП (Полномочным представителем ГПУ. — В.Д.)... виновным в преступлениях белогвардейцам». Было признано необходимым «усилить помощь ГПУ как работниками, так и материальными средствами». Отметим и решение об усилении «мер охраны как в отношении центральных учреждений, так и отдельных руководящих товарищей» 32.
23
