2 Трагедия советской деревни Коллективизация и раскулачивание

Обстановка принятия этих решений в Политбюро была такова, что даже А.И.Рыков и Н.И.Бухарин оказались в составе комиссии (вместе с В.М.Молотовым) «для разработки дополнительных политических и экономических мероприятий в связи с усилением активности белогвардейщины и ролью в этом иностранных правительств». Этой же комиссии поручалось «редактирование правительственного сообщения и обращения ЦК»3-*. Бухарин и Рыков скоро остановят военизацию обстановки внутри страны и тем самым прервут уже начатые ОГПУ «массовые операции». Но в приятых 8 июня 1927 г. решениях был представлен весь набор мер для развертывания массовых репрессий, точнее — для введения в действие уже созданного и подготовленного к этому действию репрессивного механизма. 9 июня 1927 г. в «Правде» появляется правительственное обращение, 10 июня — сообщение коллегии ОГПУ и приговор, принятый во внесудебном порядке, о расстреле 20-ти человек из «монархической белогвардейщины», приведенный в исполнение 9 июня, то есть на второй день после ночной шифрограммы Сталина и «экстренного заседания» Политбюро. В сообщении ОГПУ был дан и поименный список расстрелянных, в котором преобладали стародворянские фамилии: П.Д.Долгоруков, Е.Н.Щегловитов, Б.А.Нарышкин, В.И.Анненков, А.А.Мещерский...3^
К сожалению, историки еще не изучали материалы, относящиеся к первой волне сталинских репрессий. Мы не знаем ни численности, ни состава, ни судеб пострадавших тогда людей. В докладной записке В.Р.Менжинского в Политбюро ЦК ВКП(б) о результатах июньской операции от 19 июня 1927 г. говорилось: «ОГПУ предполагает число расстрелянных ограничить сравнительно небольшой цифрой, передавая дела главных шпионских организаций в гласный суд». Гласных судов не было, но число расстрелянных явно не ограничивалось первыми двадцатью «сиятельными», как их немного позже поименует Сталин.
Прекращение «операций» ОГПУ в какое-то определенное время не было заранее запланированным. Во всяком случае, 26 июня 1927 г. в ответном письме И.В.Сталина В.Р.Менжинскому, обратившемуся с просьбой об указаниях по поводу проводимых «операций», речь идет не об уже выполненном или завершающемся поручении, а о продолжении и развитии только-только начатого. «За указаниями обратитесь в ЦК, — говорилось в сталинском письме. — Мое личное мнение: 1) агенты Лондона сидят у нас глубже, чем кажется, и явки у них все же останутся, 2) повальные аресты (!) следует использовать для разрушения английских шпионских связей, для [внедрения] новых сотрудников из арестованных... и для развития системы добровольчества среди молодежи в пользу ОГПУ и его органов, 3) хорошо бы дать один-два показательных процесса по суду по линии английского шпионажа...» В пунктах 4-м и 5-м говорится о «публикации показаний» арестованных и уже расстрелянных, что «имеет громадное значение, если обставить ее умело...» Наконец, в пункте 6-м предлагалось «обратить внимание на шпионаж в Военве-де, авиации, флоте»35.
Перед нами в основных чертах программа сталинских репрессий, осуществленных в 1936—1938 гг. Однако слова о «повальных арестах», о «показательных процессах», об иностранном «шпионаже» и т.п. отнесены автором письма не к будущим, тем более отдаленным временам, а к настоящему — к уже начавшемуся в июне 1927 г. и только еще приближающемуся к решению главных задач. Среди них на первом месте оказался разгром внутрипартийной оппозиции как собственно большевистской оппозиции утверждающейся диктатуре новой бюрократии.
Расправа с «объединенной оппозицией» занимала тогда в сталинских требованиях, адресованных руководству ЦК партии, столь же важное место как
24

и проведение «повальных арестов монархистов и всякого рода белогвардейцев». И то, и другое мотивировалось военной угрозой. Речь шла пока еще «всего лишь» об исключении Троцкого, Зиновьева, Каменева и других оппозиционеров из состава ЦК партии. 14 июня «тов. Молотову и для всех членов Политбюро» посылается шифровка: «Узнал о решении отложить вопрос до съезда. Считаю решение неправильным и опасным для дела... Нельзя укреплять тыл (!), поощряя гнусную роль дезорганизаторов центра страны (это Троцкий-то, сыгравший выдающуюся роль в победе и над белыми, и над иностранными интервентами?! — В.Д.)... Ввиду равенства голосов прошу вновь поставить вопрос в ближайшие дни и вызвать меня... В случае неполучения ответа трехдневный срок (!) выезжаю в Москву без вызова»36.
17 июня Молотов сообщает о том, что делом «о дезинформаторах» занимается ЦКК — «оценка будет дана, но вывод из ЦК не принят»37. Это значило, что Бухарин, Рыков и Томский опять проголосовали против вывода из ЦК Троцкого и Зиновьева. Сталинская ярость пронизывает каждое слово ответа, посланного в тот же день Молотову, членам и кандидатам Политбюро, Секретариата ЦК и ЦКК: «При равенстве голосов по важным вопросам обычно запрашивают отсутствующих. Вы забыли об этом. Я счел уместным напомнить...
1) Курс на террор, взятый агентами Лондона, меняет обстановку в корне. Это есть открытая подготовка войны. В связи с этим центральная задача состоит теперь в очищении и укреплении тыла, ибо без крепкого тыла невозможно организовать оборону... чтобы укрепить тыл, надо обуздать оппозицию теперь же, немедля. Без этого лозунг укрепления тыла есть пустая фраза...
4) Исчерпаны давно все средства предупреждения, остается вывод из ЦК обоих лидеров как минимально необходимая мера»38.
20 июня расширенное заседание Политбюро проголосовало так, как требовал Сталин, о чем тотчас же было ему сообщено Молотовым: «Большинством принято решение о выводе из ЦК двоих »3^.
Следующий шаг состоял в секретном («особом») решении Политбюро от 24 июня, подтвержденном 27-го, о публикации обращения ЦК «в связи с возросшей опасностью войны и попытками белогвардейщины дезорганизовать наш тыл». Обращение предлагалось завершить «практическими выводами» о работе партии, советов, профсоюзов, кооперации «в отношении поднятия обороны и Красной армии». Назначенную на 10 — 17 июля «Неделю обороны» предлагалось «превратить в большую политическую кампанию», срочно проработать «формы усиления военного обучения коммунистов, а также беспартийных рабочих и крестьян»... Правительствам СССР и РСФСР поручалось приступить к «немедленной разработке в Наркоматах (каждому по своей линии) мероприятий, способствующих поднятию обороны» и т.д.40
Практическое осуществление программы «укрепления обороны» начиналось с деревни. 6 июля 1927 г. «всем Полномочным представительствам и начальникам губотделов ОГПУ» было разослано циркулярное письмо, утвержденное Г.Г.Ягодой и сообщавшее о задаче «оперативного воздействия на деревенскую контрреволюцию», поскольку «в ряде районов Союза, особенно на Украине, Северном Кавказе и Белоруссии, Закавказье и на Дальнем Востоке, мы имеем в деревне некоторые элементы, на которые зарубежная контрреволюция сможет опереться в момент внешних осложнений». В поведении этих «элементов» особенно опасной считалась антивоенная агитация: «За самое последнее время, в связи с чрезвычайно обострившимся международном положением Союза, как в отмеченных районах, так и в прочих местностях Союза, зарегистрирована массовая пораженческая агитация и призывы, в случае
25

войны, к дезертирству, а равно к избиению коммунистов и сторонников Сов-власти»41.
Как видим, нагнетание оборонного психоза имело своей прямой задачей дальнейшее развертывание массовых репрессий как средства осуществления сталинской политики. Однако выполнение программы военизации жизни страны встретило сопротивление в высшем партийном и советском руководстве того времени. Н.И.Бухарин и А.И.Рыков еще до «Недели обороны» (7 июля 1927 г.) добились принятия на Политбюро постановления «О директивах для печати», изменяющих тональность освещения военных вопросов в прессе: «1) Печати и ТАСС'у дать директиву тщательно следить за всеми фактами военной подготовки против СССР. Печать должна внимательнейшим образом освещать факты, без крикливости, с разбором аргументов противника, со своевременной реакцией на голоса буржуазной печати и т.д.» Значение информации о подготовке войны «со стороны империалистов», конечно, подчеркивалось, однако указывалось, что «сроки развязки неизвестны», а, главное, что «наряду с этим печать должна освещать и подчеркивать (!) все явления в заграничной жизни, которые идут в той или иной мере против развязывания войны или за ее оттяжку», «давать информацию как о воинственно-агрессивных выступлениях буржуазных деятелей и буржуазной печати, так и о выступлениях последних против или за оттяжку войны и против агрессивных мер в отношении СССР...» Во внутренней жизни, подчеркивалось в принятых директивах, «печать не должна раздувать отдельных, хотя бы и опасных явлений» — поджоги, покушения и т.п., «сообщать о них с максимальным спокойствием, уделяя им то место, какое они действительно занимают во внутренней жизни». Наконец, что, пожалуй, особенно важно, новые директивы требовали от печати: «неизменно подчеркивать, что укрепление обороны требует поднятия на деле всей практической работы партии, советов, профсоюзов и других организаций, усиления работы в массах, укрепления дисциплины, решительной экономии в расходах и т.п.»42
Возвратившийся из отпуска Сталин предпринял попытку дать новый импульс военизации всей внутренней жизни в стране. 28 июля 1927 г. в «Правде» появились его «Заметки на современные темы», начинавшиеся с утверждения «о реальной и действительной угрозе новой войны», как «основном вопросе современности», а «не о какой-то неопределенной и бесплотной «опасности»43. Однако в то же время выявился массовый характер антивоенных настроений, перерастающих в пораженческие и охватывающих все слои общества. Документы ОГПУ свидетельствовали о «пораженческих выступлениях по городу и деревне (рабочие, крестьяне, буржуазно-нэпманские элементы, сельинтеллигенция)», о распространении «рукописных и печатных листовок и воззваний пораженческого характера», о случаях «массового проявления панических настроений: закупка предметов первой необходимости, отказы принимать совденьги, распродажа скота и т.п.»44 Отмеченные факты находят отражение и в публикуемых нами сводках ОГПУ, хотя они тематически ограничены хлебозаготовками (см. док. № 3, 6, 9). И даже в сводке от 12 декабря 1927 г. среди причин «неудовлетворительности темпа заготовок» на первом месте назывались «сохранившиеся еще в сельском населении следы предвоенного настроения» (см. док № 16).
Всеобщее сопротивление населения заставило сталинское руководство отказаться от нагнетания военного психоза, однако «следы» его не могли исчезнуть сами собой за короткий срок — население страны, слишком хорошо помнило военные бедствия 1914—1920 гг. Неожиданный шквал «чрезвычайщины» «на фронте хлебозаготовок» в последние дни декабря 1927 г. — начале января 1928 г. сразу же напомнил о недавнем пропагандистском представле-
26

нии и сказался на поведении крестьян. Сибирский крайком ВКП(б), получив грозное постановление ЦК от 5 января 1928 г. (ниже о его содержании и значении будет еще сказано), разослал всем окружкомам партии телеграфное послание по вопросам хлебозаготовок, открывавшееся оценкой последствий военной пропаганды: «Значительным препятствием проведению хлебозаготовок является убеждение крестьянства неизбежности войны ближайшее время, являющееся главным образом результатом неумной агитации военной опасности... Необходимо, всемерно усиливая мобработу (мобилизационную работу. — В.Д.), другие виды подготовки, рассчитанные на ряд лет, создавать [в] среде крестьянства убеждение [в том, что] ближайшее время при условии укрепления экономической мощи государства можем вполне рассчитывать [на] мирное строительство. Голую агитацию военной опасности, готовящихся нападений, необходимо прекратить»45.
Перед нами довольно типичная для сталинского (и, к сожалению, не только сталинского) руководства манера: созданная искусственно и в посторонних целях ситуация оказывается препятствием для решения действительно важных задач. Коллизия решается с помощью силы, не останавливаясь перед насилием над миллионами людей. Цитированное выше письмо было подписано С.И.Сырцовым, весьма решительным большевиком, не останавливавшимся перед применением силы, но вместе с тем способным назвать «неумной» политику, которая искусственно усугубляет трудности в решении ее главнейших задач. Не случайно он оказался лидером третьей антисталинской оппозиции, но это будет уже в 1930 г.
Затянулось и исключение из партии «объединенной оппозиции» (прежде всего из-за сопротивления группы Бухарина) до пленума ЦК и ЦКК в октябре и XV партсъезда в декабре 1927 г., что также ограничивало сталинские возможности. Развязать массовые репрессии в планируемых масштабах в 1927 г. Сталину не удалось. Однако проведение репрессивными органами «массовых операций» против считающихся враждебными социальных групп, особенно в деревне, продолжалась. В сборнике публикуется циркуляр Экономического управления (ЭКУ) ОГПУ от 7 сентября 1927 г. «О подготовке к массовой операции на кожевенно-сырьевом рынке СССР». В целях обеспечения сырьем государственной кожевенно-обувной промышленности местные органы ОГПУ обязывались «сейчас же приступить к детальной и тщательной проработке материалов по кожевенно-сырьевому рынку в плоскости выявления... лиц», занимающихся скупкой кожсырья «по взвинченным ценам против лимита» (таковыми считались цены, превышавшие лимит «от 20%»). Речь шла не только о «владельцах сырьевых фирм», «заводчиках» и «спекулянтах-перекупщиках», но и о кустарях и кооперативах (см. док. № 7). «Массовая операция» на кожевенно-сырьевом рынке была проведена. Ее результаты показывают документы сборника за февраль — апрель 1928 г.: по численности арестованных кожевники оказались второй группой после хлебников: из 6 794 арестованных ОГПУ к началу апреля за спекуляцию оказалось 4 118 хлебников и 1 833 кожевника (см. док. № 62-64, 75, 84, 86-93 и др.).
Мы не публикуем обширный циркуляр ЭКУ ОГПУ № 154 от 4 августа 1927 г. с «ориентировочно-информационным сообщением» о начавшейся хлебозаготовительной кампании. Содержание этого циркуляра определялось еще докризисной ситуацией и не предусматривало ни «массовых операций», ни чрезвычайных мер. Местные органы ОГПУ должны были руководствоваться циркуляром от 19 августа 1926 г. Тем не менее, в этом циркуляре содержалась конкретная информация, важная для понимания последующих событий. Уже в самом начале заготовительной кампании было известно, что валовой урожай зерновых Советом экспертов ЦСУ определялся в 4350 млн пудов — «на 350
27

млн пудов менее прошлогоднего», а план заготовок в размере 750 млн пудов будет «на 25 млн пудов более прошлогоднего». Правда, цены на четыре основные культуры — рожь, пшеницу, овес и ячмень — предполагалось повысить с 85-90 коп. за пуд в 1926/27 г. до 90-95 коп. за пуд в 1927/28 г.46 На самом же деле в сентябре они оказались пониженными на 3 — 5%, а местами и более.
Отмеченные колебания в политике хлебных цен отражали борьбу в высшем партийно-государственном руководстве осенью 1927 г., которая нуждается в специальном изучении — именно тогда решалась судьба нэпа. Решение Политбюро ЦК ВКП(б) от 15 сентября 1927 г. предрешило вопрос о ценах на хлеб, потребовав установления «большего соответствия в ценах» между культурами и районами, что фактически привело к их понижению. Особый интерес в этом решении представляют пункты о предложениях НКТорга, которые после редактирования Рудзутаком и Микояном должны были превратиться в постановление Политбюро, а еще более о создании комиссии «для рассмотрения прав Наркомторга по линии сырьевых и хлебных заготовок», где главная роль принадлежала опять Рудзутаку и Микояну (см. док. № 8 ). Эти документы еще предстоит найти.
В ряду документов осени 1927 г. привлекает внимание проект постановления об усилении борьбы со спекуляцией и саботажем в заготовках и снабжении, подготовленный ОГПУ и направленный А.И.Рыкову как главе правительства (см. док. № 14). В сопровождающей этот проект записке утверждалось, что «в связи с создавшимся положением на заготовительных и потребляющих рынках в ОГПУ поступили предложения от Наркомторгов СССР и РСФСР, от ВСНХ СССР и РСФСР, Всесоюзного кожевенного синдиката и Мосгуботдела [ОГПУ], а равно и от местных хозяйственных, партийных и советских организаций об оказании репрессивного воздействия на частников, срывающих заготовку продуктов с/х производства и снабжения населения по нормальным ценам». Больше того, в этих обращениях содержалась «просьба к ОГПУ принять административные меры, без коих рынок не может быть приведен в нужное равновесие» (см. там же). Предложенный проект не был принят правительством и начавшаяся через два месяца «чрезвычайщина» должна была оперировать малоподходящими правовыми нормами — статьями 58, 61 и 107 УК РСФСР 1926 г.
В целом сталинскую политику в области хлебозаготовок почти до конца декабря отличал подготовительный или скрытый характер принимавшихся решений и начинавшихся действий. Наркомторг СССР в докладе СТО 24 октября 1927 г. обусловливает выполнение текущего плана хлебозаготовок «достаточно благоприятными экономическими и метеорологическими условиями» и не предлагает никаких активных мер по исправлению ситуации на хлебном рынке (см. док. № 13 ).
Проект резолюции «О хлебозаготовках на 1927/28 г.» подготовленный Микояном и Рудзутаком по поручению Политбюро от 15 сентября, оказался в повестке дня Политбюро только 24 ноября (через 13 заседаний!), решение было кратчайшим — «Отложить». На следующем заседании Политбюро (30 ноября) решение оказалось тем же...47 Впереди был XV съезд ВКП(б) и Сталин не решался начать те действия, которые наметились уже в сентябре... На съезде (2 — 19 декабря 1927 г.) сталинское руководство выступало в роли защитника нэпа против «троцкистов и зиновьевцев», обвиненных во всех смертных грехах и исключенных из партии. Правда, 14 декабря, когда поддержка сталинского руководства со стороны съезда уже стала вполне очевидной, на места была разослана телеграфная директива ЦК с требованием «добиться в ближайшее время резкого перелома хлебозаготовок», однако предпи-
28

санные меры сами по себе еще не были откровенно чрезвычайными и отбрасывающими принципы нэпа: «перебросить потребительские товары с городских рынков в хлебозаготовительные районы», «ускорить взыскание всех платежей с деревни» (налогов, госстраха, кредитов)... Были среди них и не очень ясные требования, подлинный смысл которых прояснится позднее: «Принять организационные мероприятия сверху донизу, направленные на усиление завоза хлеба со стороны крестьянства»; «разослать ответственных работников на места... для принятия там же на месте всех необходимых мероприятий и для наблюдения...» (см док. № 17).
Сталинский триумф на XV съезде ВКП(б), исключившим из партии не только Троцкого и Зиновьева, но и всех активных деятелей оппозиции, сразу же развязал руки для слома нэпа и радикального решения всего узла социальных и экономических проблем командно-репрессивными методами, столь отвечавшими природе сталинизма. В 20-х годах их можно было называть методами «военного коммунизма» и связывать с угрозой новой войны, поскольку самое явление сталинизма еще не обнаружилось с достаточной полнотой и самостоятельностью. Однако сходство здесь было формальным и сводилось к разверсточной системе государственных хлебозаготовок, введенной, как известно, еще царизмом.
Сталинская система репрессий с самого начала приобретала более широкий, практически всеобщий характер, особенно в деревне, где находилась основная масса человеческих и материальных ресурсов страны. Мы публикуем совместный циркуляр сибирских органов суда, прокуратуры и крайисполкома от 21 декабря 1927 г. об обеспечении «быстрейшего расследования и жесткости репрессий в отношении всех антисоветских выступлений кулацкой части деревни» в условиях приближающейся кампании по перевыборам советов (док. № 19). Такого рода документы не были продуктом местного творчества. Они лишь доводили до сведения исполнителей указания, полученные от высших инстанций. Перевыборы советов по всей стране были перенесены с начала 1928 г. на 1929 г. из-за массового недовольства населения, особенно деревни, начавшейся «чрезвычайщиной».
22 декабря 1927 г. на первом же заседании избранного после XV съезда Политбюро ЦК ВКП(б) было принято решение: «Назначить завтра. 23 декабря, в 11 часов утра внеочередное заседание Политбюро для обсуждения вопроса о хлебозаготовках и экспорте хлеба»48. Названное заседание Политбюро (протокол № 2) создало комиссию для составления на основе обмена мнений в Политбюро «проект постановления о хлебозаготовках», «проект директивы ЦК местным парторганизациям...», а также наметить состав уполномоченных по хлебозаготовкам для «посылки на места» (см. док. № 20). 24 декабря все перечисленные документы были приняты (см. док. № 22, 23, 24). Однако 5 и 14 января 1928 г. появились новые директивы по тем же вопросам хлебозаготовок (см. док. № 32, 38), каждые из которых было новым шагом на пути к «чрезвычайщине». Все названные директивы, а также основные сопутствующие им документы публикуются в настоящем сборнике. Это позволяет нам ограничиться характеристикой особенностей их содержания, тональности и оформления.
Директивы от 24 декабря 1927 rv были подготовлены комиссией, в состав которой входили не только Микоян и Рудзутак, но и вскоре оказавшиеся «правыми уклонистами» Томский и Фрумкин, председателем комиссии был А.Д.Цюрупа, знающий дело хлебных заготовок и достаточно самостоятельный деятель (в интересующее нас время тяжело больной, с марта 1928 г. практически отошедший от дел, а в мае умерший). Подготовленные этой комиссией документы были направлены на мобилизацию внимания и активности местных
29

парторганизаций для проведения хлебозаготовительной кампании в условиях сохранявшихся рыночных отношений: «переброска промтоваров в деревню» (до 70 — 80% их наличного объема) в целях усиления «именно заготовок хлеба», ускорение взимания «задолженности крестьянства» по налогам, кредитам и т.п., увеличение «выпуска товаров широкого рынка» промышленностью и т.п. Административные меры ограничивались регулированием товарно-денежного обращения в целях увеличения государственных хлебозаготовок и, следовательно, не выходили за рамки нэпа. В этих рамках наркому торговли СССР (Микояну) предоставлялось «право дачи непосредственных распоряжений местным областным и губернским органам». Стоит сказать и о том, что директивы от 24 декабря 1927 г. отдавались от имени Политбюро (см. док. № 22 и 23).
Более радикальными и заметно опережающими директивы Политбюро оказались сопутствующие им распоряжения Наркомторга СССР и ОГПУ, рассылаемые по каналам связи ОГПУ, что, естественно, существенно поднимало силу воздействия наркомторговских директив на всю местную администрацию. Телеграмма Наркомторга «всем губотделам» от 23 декабря, то есть за день до принятия решений Политбюро, начиналась словами: «Перелома хлебозаготовок в Вашем районе нет. Примите решительные меры к усилению хлебозаготовок, жесткому проведению [в] жизнь наших директив...» И хотя конкретные задания в циркуляре Наркомторга не выходили за рамки конкретных задач в завтрашних директивах Политбюро, предписывалось действовать «...совершенно твердо, жестко, не смущаясь никакими другими соображениями...» (док. № 21). Требование «не смущаться никакими другими соображениями» было одним из главных в системе сталинского руководства и теперь, 23 декабря 1927 г., оно было предъявлено всему аппарату хлебозаготовок. Ниже мы еще столкнемся с собственно сталинской формулировкой этого принципа.
29 декабря 1927 г. Наркомторг в телеграмме «всем внуторгам» впервые выдвинул требование «проверить наличие излишков, возможность покупки хлеба у колхозов, совхозов, в других общественных организациях (кооперации и ККОВ — В.Д.)...» (см. док. № 27). Задача проверки «наличия излишков», как видим, была поставлена уже в декабре 1927 г., хотя и в ограниченных масштабах — в общественных хозяйствах, где предполагались более или менее значительные хлебные запасы и где проверка не вызвала бы прямого протеста. Однако с середины января 1928 г. эту проверку распространяют на крестьянские хозяйства в поиске объектов применения статьи 107 Уголовного кодекса РСФСР.
В тот же день — 29 декабря 1927 г. — был сделан еще один шаг к прямому государственному насилию в организации хлебозаготовок. ОГПУ разослало по своей сети местных органов телеграмму, которой им предписывалось «обратить исключительное, сугубое внимание проведению [в] жизнь директив Союзного Наркомторга... [За] всякое уклонение [от] выполнения этих директив — Вам надлежит виновных привлекать ответственности». Резко расширялся объем информации, собираемой и сообщаемой наверх органами ОГПУ (док. № 28).
Пройдут еще каких-то пять дней и 4 января 1928 г. ОГПУ разошлет практически всем своим территориальным органам телеграфное распоряжение о прямом и непосредственном участии в хлебозаготовках именно в собственном качестве карательных органов: «Предлагается немедленно... произвести аресты наиболее крупных частных хлебозаготовителей и наиболее злостных хлеботорговцев..., срывающих конвенционные заготовительные и сбытовые цены», как и вообще нарушающих правила транспортировки и торговли. Задание носило своего рода боевой характер: «Следствие провести быстро, до-
30

казательно. Дела направьте [в] Особое совещание. Результаты влияния [арестов на] рынок сообщите немедленно»* (док. №31). Направление дела в Особое совещание означало его рассмотрение и вынесение приговора во внесудебном порядке. Распоряжение № 6715 подписал зампред ОГПУ Г.Г.Ягода, но написано оно явно под диктовку И.В.Сталина. Его исполнение началось незамедлительно и повсеместно. Во всяком случае, уже 12 января ОГПУ разослало по тем же адресам «Дополнение», в котором предлагалось отобранный у частников хлеб передавать госзаготовителям или кооперации по установленным ценам, переводя деньги в Финотдел ОГПУ (док. № 35).
Хлебозаготовками занялся сам Сталин, что сразу же выдвигало на передний план характерное командно-репрессивное решение проблем, хотя бы они были связаны с трудом и нуждами основной массы населения страны. 5 января 1928 г. Политбюро была принята и 6 января разослана от имени ЦК ВКП(б) и с подписью Сталина новая директива парторганизациям о хлебозаготовках. И тональностью, и содержанием она принципиально отличалась от постановлений, подготовленных комиссией Цюрупы и ориентированных, как мы отмечали выше, на стимулирование сбыта зерна крестьянином-производителем. В сталинской директиве от 5 января 1928 г. это программное, собственно нэповское средство преодоления кризиса хлебозаготовок сведено к частному моменту: «промтоварная масса не поставлена на службу хлебозаготовкам». Главными стали чисто административные требования: «Темп работы местных организаций недопустимо медленный, спячка еще продолжается, низовой аппарат еще не раскачался, ...рычаги власти и партии не приведены в движение... Крестьяне-коммунисты, советский и кооперативный актив не продали всех своих излишков, совхозы и колхозы также не весь товарный хлеб вывезли...» Все это, оказывается, свидетельствовало о забвении местными организациями «основных революционных обязанностей перед партией и пролетариатом» (док. № 32).
Констатируя, что со времени директивы от 14 декабря «прошло больше трех недель, а перелома нет никакого», директива от 5 января требовала «добиться решительного перелома в хлебозаготовках в недельный срок (!)..., причем всякие отговорки и ссылки на праздники и т.п. ЦК будет считать за грубое нарушение партийной дисциплины» (док. № 32).
Партийным организациям на местах предписывалось «принять к твердому исполнению годовое и месячные задания Наркомторга», все его «текущие директивы... выполнять без промедлений», «...в строжайшей точности и в срок». В целях «изъятия (!) денежных накоплений из деревни» предлагалось «установить максимально ускоренные сроки всех платежей крестьянства казне..., добиваться досрочных (!) взносов всех платежей, ...срочно установить дополнительные (!) местные сборы на основе законов о самообложении»
В тот же день — 4 января 1928 г. — в районы развитых кожевенных промыслов (практически вся Европейская часть России и Белоруссии) было разослано подписанное Ягодой распоряжение местным органам ОГПУ: «По получении н[астоящей] почто-телеграммы произведите по согласованию с мест[ными] парт- и соворганами массовую операцию на кожевенно-сырьевом рынке. Операции должны подвергаться: 1. Владельцы сырьевых торговых фирм... 2. Крупные маклеры-посредники. 3. Спекулянты-заводчики, скупающие кожсырье для перепродажи. Более крупных заводчиков арестовывать... лишь при абсолютной гарантии продолжения бесперебойной работы производства и не нарушая интересов рабочих. 4. Лжекооперативные артели, спекулирующие кожсырьем. 5. Должностные лица из гос. и кооп. организаций, содействующие вышеуказанным группам из личной корыстной заинтересованности».
Следствие надлежало провести «по окончании операции» и «в кратчайший срок», следственные дела переслать «для заслушивания и вынесения приговора в Особое совещание при Коллегии ОГПУ», а «результаты влияния операции на рынок» немедленно сообщить в ЭКУ49. Более конкретная разработанность программы «массовой операции» на кожевенном рынке служила образцом для таких же, но более массовых «операций» на хлебном рынке.
31

и т.п. Наконец, «при взыскании недоимок по всякого рода платежам применять немедленно жесткие кары (!), в первую очередь, в отношении кулачества (но, значит, не только кулачества!! — В.Д.). Особые репрессивные меры необходимы в отношении кулаков и спекулянтов, срывающих с.-х. цены» (там же).
Далее следовали требования «мобилизовать немедля все лучшие силы» партийных организаций; «установить личную ответственность руководителей» организаций, участвующих в заготовках, «немедля отстраняя тех из них, которые не проявят способности и умения добиться успеха»; развернуть в печати «длительную кампанию по хлебозаготовкам, ...не допуская, однако, паники в крестьянских массах и городах». Директива завершалась грозным предупреждением о том, что «промедление в исполнении этой директивы и недостижение в недельный срок (!) реальных успехов в смысле решительного перелома в хлебозаготовках может поставить ЦК перед необходимостью замены нынешних руководителей парторганизаций» (там же).
Мы специально столь подробно изложили содержание первой собственно сталинской директивы по хлебозаготовкам, ибо в ней фактически впервые была изложена программа принципиально нового отношения к крестьянству, слома нэпа и широкого применения репрессий в деревне, отнюдь не ограниченной кулаками и спекулянтами. Началось создание командно-репрессивной системы управления.
Вслед за директивой от 5 января 1928 г. в спешном порядке принимались конкретные решения, направленные на ее осуществление в заданном характере. Политбюро ЦК ВКП(б) «опросом», то есть без обсуждения по существу, 7 января приняло «предложение тт. Молотова и Сталина», обязывающее правительство РСФСР «выработать срочно и опубликовать не позднее 8 января (?!) декрет о крестьянском самообложении», 8 января союзному Наркомторгу было предписано «в случае малейшего невыполнения нарядов Украиной немедленно (!) докладывать Политбюро для немедленного (!!) принятия партийных мер взыскания»; 9 января признано «необходимым немедленную поездку на места по делам хлебозаготовок»: Орджоникидзе — в Сибирь, Молотова — на Урал, Микояна — на Северный Кавказ, Кубяка — в Казахстан (см. док. № 37).
Важно отметить, что местные партийные и государственные организации не сразу приняли директиву от 5 января 1928 г., прежде всего требования о широком применении репрессий в деревне. События 1918—1922 гг. еще не были забыты и местные работники опасались массового сопротивления крестьянства. В этом отношении очень характерной была реакция на сталинскую директиву Сибирского крайкома партии.
7 января 1928 г., на второй день по получении сталинской директивы,
«всем окружкомам ВКП» было разослано письмо, начинавшееся с указания
на связь трудностей хлебозаготовок с «убеждением крестьянства [в] неизбеж
ности войны», являющейся «результатом неумной агитации» (см. об этом
выше). Крайком предлагал такой «агитации и панике» противопоставить
«трезвые соображения о благоприятных метеорологических видах [на] уро
жай», о необходимости мобилизации хлебных и денежных ресурсов «для
своевременного обеспечения крестьянства [к] весне» средствами производства
и предоставление помощи для «все новых [и] новых слоев деревни» и т.д.50
Ни намека на применение репрессий, ни угрозы в адрес местных работников
в письме не было.
8 тот же день Сибкрайком ответил Москве и на обвинение в невыполне
нии декабрьских директив Политбюро, суть которых состояла в развертыва
нии торговли промтоварами на селе. Как отмечалось выше, программа эконо
мического стимулирования сбыта зерна производителем обеспечивала действи-
32

тельное решение проблемы хлебозаготовок и сохранение нэпа. Однако она требовала, конечно, времени и усилий не только на местах, но и в центре. Ни за две-три недели, ни тем более за неделю, да еще силами лишь местных организаций проблему хлебозаготовок разрешить, конечно, было нельзя. Телеграмма С.И.Сырцова на имя А.И.Микояна от 7 января была достаточно выразительной: «Несмотря [на] Ваши заверения своевременной отгрузке товаров Сибкрай, поступление товаров абсолютно ничтожно. Командированные нами уполномоченные крайкома [обнаружили] полное отсутствие товаров [на] местах... Вы сообщаете отгрузке 122 вагонов, что не соответствует нашим проверенным сведениям. Аппарат Наркомторга продолжает путать разнарядки, чем срывает все наши меры первоочередному усилению снабжения промтоварами... хлебозаготовительным районам»5*.
Аналогичный, судя по всему, была реакция на сталинскую директиву и во многих других местах. Неудивительно поэтому, что 10 января ОГПУ разослало телеграмму своим органам в хлебозаготовительных районах, потребовав от них «тщательно наблюдать за выполнением директив» (были перечислены все пункты названного документа) и сообщать о «недочетах выполнения» трехдневными (!) сводками и почто-телеграммами (док. № 34). Введение контроля системы ОГПУ за выполнением сталинских директив местными партийными организациями не могло не сказаться на их поведении, в том числе и в далеком Новосибирске. 13 января Полномочное представительство ОГПУ и прокуратура Сибирского края разослали на места циркуляр, предлагавший использовать статью 107 Уголовного кодекса РСФСР для привлечения к суду держателей крупных запасов хлеба (скупщиков, мельников и др.)52. Было ли это распоряжение сибирских организаций инициативным или ему предшествовало какое-то указание из центра, покажут дальнейшие исследования. Однако прибывший в Новосибирск через пять дней Сталин говорил о применении 107 статьи «в других краях и областях», где оно якобы «дало великолепные результаты». И спрашивал: «Почему... у вас, в Сибири, оно должно дать якобы плохие результаты...?»53 Впрочем, окажись Сталин в другом районе, примером «великолепных результатов» могла бы служить и Сибирь.
14 января на места последовала новая директива ЦК ВКП(б) «Об усилении мер по хлебозаготовкам», подписанная опять Сталиным и служившая разъяснением и подтверждением директивы от 5 января. Утверждалось: «Доказано, что 2/з наших ошибок по хлебозаготовкам надо отнести за счет недочетов руководства. Именно поэтому решили мы нажать зверски (!) на наши парторганизации и послать им жесткие директивы о мерах поднятия хлебозаготовок». Не сказано ни слова о том, где и кем, в каких документах «доказано»? И можно ли кризис хлебозаготовок объяснить «недочетами руководства»?
Еще более значительным было разъяснение самой сути новой политики в деревне: «Многие из коммунистов думают, что нельзя трогать скупщика и кулака, так как это может отпугнуть от нас середняка. Это самая гнилая мысль из всех гнилых мыслей, имеющихся в головах некоторых коммунистов. Дело обстоит как раз наоборот. Чтобы восстановить (?) нашу политику цен и добиться серьезного перелома, надо сейчас же ударить по скупщику и кулаку, надо арестовывать спекулянтов, кулачков и прочих дезорганизаторов рынка и политики цен. Только при такой политике середняк поймет, что... спекулянт и кулак есть враг Советской власти, что связывать свою судьбу с судьбой спекулянтов и кулаков опасно, что он, середняк, должен выполнить перед рабочим классом свой долг (?!) союзника» (док. № 38).
2 - 267 33

Как видим, задача борьбы с кулаком, как не только держателем хлеба, но как с врагом Советской власти была поставлена Сталиным со всей определенностью 14 января 1928 г. перед сталинской поездкой в Сибирь.
Напомнив, что до весенней распутицы остается два с половиной—три месяца, директива провозглашала: «Нажим нужен здесь отчаянный... Хлебозаготовки представляют, таким образом, крепость, которую должны мы взять во что бы то ни стало. И мы ее возьмем наверняка, если поведем работу по-большевистски, с большевистским нажимом». В этой связи сообщалось: «На Урал выехал уже Молотов. В Сибирь выезжает сегодня Сталин» (док. № 38).
Поездки членов высшего руководства на места в качестве уполномоченных СТО-ЦК партии по хлебозаготовкам составили особую страницу в истории трагедии, которая развертывалась в деревне и с начала 1928 г. вступила в стадию «чрезвычайщины». В этих поездках Сталин и его ближайшие сторонники преподали местным руководящим кадрам уроки массового применения командно-репрессивных методов. Конечно, не все уполномоченные высшего ранга оказались пригодны для роли учителей в школе сталинизма. Так, Н.А.Угланов — кандидат в члены Политбюро и член Оргбюро, один из секретарей ЦК и секретарь Московского комитета партии, командированный в Поволжье, по прибытии на место назначения занялся изучением общей ситуации на хлебном рынке, а не задачей организации немедленного «перелома» в ходе хлебозаготовок. В докладе по итогам командировки Угланов сводил причины «неуспешного хода хлебозаготовок» к таким обстоятельствам, как «пестрота урожая», «недостаточный и несвоевременный завоз промтоваров в деревню», «ошибочность решений, принятых в августе — сентябре о повышении кондиций с заготовленного хлеба, что... привело к фактическому снижению заготовительных цен на хлеб», «воспоминания о голоде 1921 — 1922 гг.», «разговоры о войне» и лишь в самом конце этого перечня была названа «вялость в работе местных советских и партийных организаций»^.
Больше того, вместо форсирования сдачи хлеба крестьянством государству Угланов предлагал нечто прямо противоположное — образование местных семенных фондов: «В целях охвата плановым порядком имеющейся тенденции крестьянства к закупке хлеба для обеспечения семенным материалом к предстоящей посевной кампании, я считаю необходимым утвердить решение ЦИКа Немреспублики о создании местного семенного фонда в 300 тыс. пуд., образуемого обложением 5% наиболее мощных хозяйств.
Встретившись с массовой закупкой зерна самим крестьянством Самарской губ., я предложил Самарскому губкому и губисполкому провести аналогичные мероприятия. В Самарской губернии постановлено создать фонд в 1 млн пуд. В основу организации этого фонда положены несколько иные принципы: облагаются все хозяйства с доходностью выше 150 р., причем применяется прогрессия, аналогичная проводимой при начислении окладов по с/х налогу»^.
Объективный анализ экономических факторов хлебозаготовительного кризиса и путей его преодоления в рамках нэпа содержался в докладе заместителя наркома финансов СССР М.И.Фрумкина, являвшегося в первой половине января 1928 г. уполномоченным ЦК партии и СТО на Урале. Этот анализ убедительно приводил «к выводу, что основными причинами, вызвавшими неудовлетворительный ход хлебозаготовок, являются цены и промтовары». К тому же, как выяснилось при объезде хлебных округов Урала и беседах с местными жителями, реальный урожай основных культур оказался «значительно ниже данных хлебофуражного баланса ЦСУ и Уралплана». Соответственно и предлагавшиеся Фрумкиным меры носили сугубо экономический характер. В докладе, написанном 19 января, было невозможно отрицать уже за-
34

действованные административные меры, однако, там не только утверждалось, что экономическое стимулирование должно иметь «превалирующее значение», но приводились обстоятельные расчеты в пользу именно такого решения проблемы. Там доказывалось так же, что «усиленный нажим на самообложение и на заем» затрагивает «не только кулаков, но и всю середняцкую массу». Наконец, в прямой полемике с Молотовым Фрумкин предлагал снизить план хлебозаготовок для Урала с 41 млн пудов до реальной, по его подсчетам, величины в 39 млн пудов (док. № 53).
В.М.Молотов, начавший в 1928 г. уполномоченным по хлебозаготовкам на Украине, должен был срочно ехать на Урал и в Башкирию. Как говорилось в его отчетном докладе, и на Украине, и на Урале он в порядке «особой ударности работы» добивался «соответствующего отношения к делу хлебозаготовок», прежде всего увеличения планов заготовок, в частности, для Урала до 44 млн пудов (док. № 58).
Доклад В.М.Молотова от 25 января 1928 г. публикуется нами без каких-либо сокращений, несмотря на характерные для этого деятеля многословие и бюрократический формализм изложения. Доклад одного из наиболее активных представителей сталинского руководства позволяет увидеть не только официальную интерпретацию политического курса, но и методы его осуществления, а в чем-то и его сущность. И на Украине главной задачей уполномоченного по хлебозаготовкам было увеличение плана. Молотов начал решение задачи с проверки хлебофуражного баланса Украины на примере весьма хлебного Мелитопольского округа. Там первоначально «соглашались на план в 17,5 млн пудов» и «решительно возражали» против задания в 21 млн пуд. «А после этого мне, правда, не без значительного настояния, удалось добиться согласия... на принятие плана в 23 млн пудов... Из этого видно, насколько неправильными и притом грубо преуменьшенными были на Украине... исчисления хлебофуражного баланса, и, в частности, исчисления хлебных излишков». В результате Политбюро ЦК КП(б)У «пришло 30 декабря к единодушному решению, приняв план в 265 млн пудов» (взамен прежнего плана Украины в 245 млн пудов).
Методы Молотова не ограничивались «боевой критикой недостатков» парторганизаций и «советско-кооперативного аппарата», а включали «и более широкое применение «показательных» репрессивных мер в партийном и советском порядке». Эти методы, как отмечалось в докладе, вызывали со стороны отдельных руководящих работников «нападки», доходившие «до обвинений в авантюризме, дезорганизации хлебозаготовок» и даже «терроре по отношению советскому [и] кооперативному аппарату»... Сталинская «революция сверху» только начиналась, и местные руководители еще осмеливались открыто высказывать свое мнение высокому начальству, за что, однако, уже получали разбирательство в партийном порядке и предупреждение «об исключении из партии за повторение подобного отношения к делу». В этой связи следует оценивать и недовольство Молотова работой суда и прокуратуры, которые «...отлично "помнят" о статьях закона,'якобы защищающих спекулянта, кулака, разгильдяя и т.п. и нередко "забывают" о законах Соввласти против спекуляции, против нарушителей революционной законности, против разгильдяев и бюрократов». Молотовский террор по отношению к низовому аппарату выражался в партийных взысканиях, снятии с должностей, отстранении от работы и отдаче под суд работников, занятых непосредственно хлебозаготовками, сбором налогов и т.п. (док. № 58).
Большое место в докладе Молотова занимал вопрос о кулаке, по которому хлебозаготовки должны были нанести удар особой силы, включающий применение «жестких репрессий (арестов, штрафов, суровых судебных кар». Воз-
2. 35

ражения «местных товарищей» против использования репрессий, которые неизбежно затронут и середняков, Молотов объявил «кулацким уклоном», основным «перегибом» (?!) в проведении партийной линии, гораздо большим, нежели «нажим... в сторону середняка и даже бедняка». Возвращаясь к этому вопросу на Урале, Молотов с редкой откровенностью разъяснял подлинное значение удара по кулаку: «Решительные меры против кулачества дадут понять и середнякам, имеющим хлеб, необходимость строгого выполнения обязанностей перед государством, устранят иллюзии о возможности спекулятивного вздутия цен и вообще будут способствовать поднятию авторитета советских органов в деревне» (док. № 58). Суть этой позиции, по свидетельству Фрумкина, очень точно выразил сам Молотов в одном из выступлений на Урале: «Надо ударить по кулаку так, чтобы перед нами вытянулся середняк» (док. № 110). Проблема союза рабочего класса и крестьянства как социально-политической основы советского строя и движения к социализму снималась полностью. Острие командно-репрессивного режима направлялось против крестьянства.
Особое значение имела, разумеется, поездка в Сибирь И.В.Сталина (18 января —4 февраля 1928 г.), которая должна была послужить образцом правильного и успешного руководства. В сборнике даются основные сталинские документы, относящиеся к этой поездке. Впервые они были опубликованы на страницах «Известий ЦК КПСС» в 1991 г. (см. док. № 43—49). Их лейтмотив: «...страшно запоздали с заготовками, ...можно наверстать потерянное при зверском нажиме и умении руководить» (док. № 45). Именно здесь были введены в действие применительно к хлебозаготовкам статьи Уголовного кодекса в качестве юридического обоснования широкого использования репрессий: статья 107 против частных скупщиков-хлебников и держателей хлебных запасов — в основном крестьян; статья 105 против «пособников спекуляции из низового аппарата» и статья 60 против недоимщиков при взимании налогов и других платежей (док. Л§ 46 и др.). В докладах Фрумкина и Моло-това не содержалось упоминания об этих статьях. Пожалуй, именно Сибирь явилась местом рождения 107-ой, а затем и других статей УК как юридического основания для репрессий при проведении хлебозаготовок.
Ст. 107 Уголовного кодекса РСФСР, принятого в 1926 г., имела в виду спекулянтов и перекупщиков. С января 1928 г. она стала применяться и к «держателям хлеба», в том числе к крестьянам-производителям, отказывающимся сдавать имеющийся у них хлеб заготовителям по явно заниженным ценам. Новая трактовка ст. 107 не сопровождалась необходимыми юридическими разъяснениями и ограничениями, что с неизбежностью приводило к расширенным толкованиям и произволу в практике ее применения (см. док. № 43, 44, 46, 67, 77, 82, 86 — 90 и др., а также примечания № 51, 52, 53 и др.). Циркуляры Наркомюста по поводу применения ст. 107 в хлебозаготовках появились лишь 23 февраля и 8 марта (см. док. № 82, примечание №75). Использование при проведении хлебозаготовок других статей УК (60-ой, 105-ой, 111-ой и даже 58-ой, относящейся к государственным преступлениям) точно также начиналось с произвольной практики, сопровождавшейся массовыми «перегибами» (см. док. № 82, 95 и др., примечания № 52, 61, 74, 76 и др.).
Документы о деятельности Сталина в качестве уполномоченного по хлебозаготовкам в Сибири позволяют выяснить механизм возникновения и распространения «перегибов» при проведении на местах «единственно правильной» политики центра... Утром 25 января Сталиным была разослана весьма колоритная телеграмма руководству 8 сибирских округов: «Могу ли сообщить
36

Москве, что ваш округ не сдрейфит и готов выполнить честно план заготовок:... Дайте ответ обязательно сегодня. Сталин»56.
Вечером того же 25 января по прямому проводу из каждого округа отвечали трое (секретарь окружкома партии, председатель окрисполкома и начальник окруправления ГПУ). Задания оказались резко увеличенными. Вот ответ из Минусинска: «Наш план 2 800 000 пудов [считаем] реальным. Нам дали 4 026 000 пудов. Будем выполнять применением всех мер. До сих пор перелома нет». Тулунский округ на задание в 2 928 000 пудов ответил: «Максимально сможем заготовить 2 200 000 пудов». Красноярск, получивший задание в 3 660 000, заявил: «Выполним максимально 3 млн пудов», а Иркутск при таком же задании сообщил: «При максимальном напряжении 2 100 000 обеспечим выполнение», напомнив при этом о том, что их «прежний план» составлял 1 750 000 пудов. Однако нашлись и такие руководители округов, которые не «сдрейфили». Из Канска отвечали: «5 062 000 [пудов] беремся выполнить»; из Ачинска (при задании в 5 856 000 пудов): «Все силы мобилизованы, подчинены этой задаче. Заверяем нашей готовности иметь 100% плана. Подтянем весь низовой аппарат»; наконец, из Томска: «Округ готов. Задание будет выполнено»57.
Уличный жаргон сталинской телеграммы («сдрейфили» — «не сдрейфили») лишь маскировал требование «выполнять (задание, план — В.Д.) применением всех мер», не останавливаясь перед прямым насилием, или, как это было сказано в цитированной выше телеграмме от 23 декабря 1927 г., «не смущаясь никакими другими соображениями» — моральными, политическими, хозяйственными...
Последовавшая затем поездка Сталина по сибирским округам имела своей задачей мобилизовать все силы на выполнение резко повышенных планов хлебозаготовок, поощряя тех, кто «не сдрейфил», и принуждая «сдрейфивших». Центральным моментом в сталинской поездке по местам были совещания руководителей округов* и принятие решений, носивших характер боевого приказа. Резолюцию совещания семи восточных округов в Красноярске 1 февраля 1928 г. Сталин послал телеграфом в ЦК партии в качестве «наиболее типичной», а на деле в качестве образца осуществления политики в деревне (да, и не только в ней). Вот основные положения этой резолюции: «План заготовок выполнить безусловно и полностью». Используя в этих целях ст. 107 УК, «организовать удар (!) по спекулянту и кулаку, взвинчивающим цены, не выпускающим товарного хлеба на рынок». И то, и другое обвинение можно было предъявить любому крестьянину, отказывающемуся сдавать хлеб госзаготовителям по заниженным ценам. Поэтому не имели реального значения отговорки: «удар по кулаку вести на основе советской законности», не допускать «антисередняцкого уклона и... продразверсточных настроений». Здесь же было предложено «передать бедноте 25% конфискованного у кулаков хлебного излишка в долгосрочный кредит, как семенной фонд». Для понимания наступающего нового времени и новых норм деятельности особое значение имел заключительный пункт резолюции: «Организацию нажима на хлебоза-
Отметим очень характерный факт. Известно, что большевикам, как и вообще революционным деятелям, было внутренне присуще стремление к постоянному контакту с широкими массами, особенно к выступлениям на разного рода собраниях, митингах и т.п. Вполне естественно, что с прибытием Сталина в Красноярск 1 февраля к нему обратилась цеховая партячейка железнодорожных мастерских с просьбой выступить «с докладом на рабочем собрании». Сталин ответил отказом, ссылаясь на то, что «приехал неофициально (?) для инструктирования товарищей в порядке внутреннем. Выступать теперь открыто на массовом собрании — значит превышать свои полномочия и обмануть (?!) ЦК партии». (Курсивом выделены слова, подчеркнутые в сталинской записке)58.
37

готовительном фронте считать ударной задачей партийных и советских организаций, а самый нажим продолжать вплоть до полного выполнения плана заготовки^ (курсив мой — В.Д.).
С принятием этой резолюции 1 февраля 1928 г. в официальный язык, а тем более в язык партийной пропаганды, прочно вошло выражение «хлебозаготовительный фронт», с наибольшей точностью отражавшее характер новых взаимоотношений государства и крестьянства. Вслед за сталинскими директивами от 5 и 14 января эта резолюция должна быть отнесена к группе документов, положивших начало, во-первых, перехода к политике раскулачивания и, во-вторых, введения прямого произвола и насилия в практическую деятельность местных партийных и советских организаций в деревне при выполнении очередных заданий сверху — всего того, что получило наименование «перегибов». Не случайно именно в начале 1928 г., и прежде всего в практике хлебозаготовок, возникло и быстро вошло в обиход местных партийно-советских работников выражение: «Лучше перегнуть, чем недогнуть!»
Среди местных работников системы управления как в партийном, так и в государственном аппарате было немало горячих голов, внутренне расположенных к командно-репрессивным действиям. Документы сборника показывают и этот тип деятелей на разных уровнях руководства. Назовем обширную стенограмму совещания о форсировании хлебозаготовок, состоявшегося 24 апреля 1928 г. в ЦК партии {см. док. № 95). Весьма колоритный приказ начальника волостной милиции от 19 марта 1928 г. показывает, как командные распоряжения о борьбе со скупщиками на хлебном рынке трансформировались в сплошной «перегиб» (см. док. № 78).
Нажим на крестьян «вплоть до полного выполнения плана», каким бы грубым и безобразным он ни был, объявлялся перегибом только тогда, когда вызывал массовые жалобы или открытые протесты. Но даже и в этом случае, весной 1928 г., а практически никогда (за исключением борьбы с «головокружением от успехов» в марте —апреле 1930 г.), такой нажим руководством не осуждался и, тем более, не пресекался. В этом отношении очень показательно заявление В.М.Молотова на упоминавшемся совещании 24 апреля 1928 г. В связи с задачей нового «нажима» в деревне, местные руководители немало говорили о неизбежности перегибов, особенно о применении ст. 107 к хозяйствам с хлебным запасом ниже нормы в 1 800 — 2 000 пудов, вплоть до 700 — 800 и даже 300 пудов, то есть к хозяйствам отнюдь не кулацкого или тор-гово-скупочного типа. Вот рассуждение по поводу перегибов из заключительного слова Молотова: «По части того, что было много посылок из центра для проверки перегибов, нельзя сказать, что их было очень много... Мы не могли пойти на расширение применения 107 статьи. Наоборот, мы опубликовали решение о том, что применять 107 статью можно в отношении таких хозяйств, которые имеют 2 000 пуд. запасов. Но я не помню случая, чтобы ЦК привлек хотя бы один местный орган за нарушение этой статьи» (док. № 95).
Сам термин «перегибы» оказался очень удобным для сваливания ответственности за негативные последствия осуществлявшейся политики с авторов этой политики на практических исполнителей, хотя неизбежность всего того, что называлось «перегибами», была изначально очевидной. «Перегибы» становятся органическим свойством командно-репрессивной политики, поскольку провозглашаемые ею цели находятся в прямом противоречии с методами достижения этих целей. Непосредственное и быстро растущее участие в осуществлении сталинской политики карательных органов — ОГПУ, НКВД, суда и прокуратуры — в равной мере довлело и над крестьянством как объектом политики хлебозаготовок, и над местной властью как исполнителем этой поли-
38

тики. Поэтому документы карательной системы приобретают особенное значение для выяснения практики «чрезвычайных» заготовок.
Наверное, не случайно первой (во всяком случае, из найденных нами) информацией, поступившей в ОГПУ, о результатах репрессий, связанных с деревней, оказалась докладная записка по Уралу от 21 января -1928 г., написанная на второй или третий день после отбытия оттуда Молотова. Сообщалось, что «арестовано по области частников-хлебников 68 человек», частных кожевников — 171 и «мануфактуристов» — 137. У некоторых из хлебников были обнаружены до 10 000 пудов, но у всех арестованных было изъято до 70 000 пудов, то есть в среднем всего по 1000 пудов хлеба. К операции по «частникам-кулакам», скупающим хлеб, на Урале приступили с 10 января, результаты еще не были известны. Тем не менее, местный уполномоченный ОГПУ счел необходимым «отметить, что нажим из области на округа по подталкиванию хода заготовок вызвал во многих из них нервность аппарата, и это передалось в районы (деревню). Такая нервность вылилась прежде всего в репрессивные меры против низового советского аппарата, в частности сельсоветов, председатели которых в массовом (!) порядке отдаются под суд. В Пермском округе отдано под суд до 96 человек работников низового аппарата. В Ишимском округе до 40 человек» (см. док. № 54). Известно, что на Урале после пребывания там Молотова было отстранено от работы 1 157 местных работников, из которых многие были исключены из партии и отданы под суд60. Таков был механизм возникновения и распространения «перегибов».
Справки с мест о ходе «массовых операций» ОГПУ систематически стали поступать после 4 февраля, когда московский центр разослал требование о представлении «телеграфно» соответствующих сведений (док. № 62). В этот день возвратился из командировки в Сибирь И.В.Сталин. Сразу началась работа над выяснением первых итогов хлебозаготовок по-новому, завершившаяся 13 февраля рассылкой специального обращения ЦК ко всем парторганизациям страны. Во всяком случае, 8 февраля Экономическое управление ОГПУ подготовило докладную записку о проведении «массовых репрессий» на хлебном рынке. По приблизительным подсчетам в крупнейших хлебозаготовительных районах за месяц было арестовано около 3 000 частных хлебников. Размеры «тайных складов хлеба» в отдельных случаях достигали 4 000 — 5 000 пудов, а иногда даже 10 000 — 20 000 пудов. Однако сообщалось и о складах в 500—1 500 пудов, далеко не достигавших норм, установленных для применения 107 статьи. Общий вывод, сформулированный в записке, был вполне определенным: «Частник, таким образом, с хлебозаготовительного рынка... снят». ЭКУ сообщало и первые сведения о «ходе противокулацкой операции»: в Сибири арестовано 136 человек, на Урале — 80 (см. док. № 67).
«Противокулацкие операции» оказались, однако, намного сложнее по сравнению с операциями против хлеботорговцев. Разобщенность городского населения позволяла ОГПУ проводить аресты частных торговцев или владельцев производственных заведений, вроде кожевенных мастерских, в обычном для себя порядке. Вполне самостоятельно (хотя и по согласованию с парт- и госруководством соответствующего уровня) местные органы ОГПУ проводили аресты, конфискации имущества и выносили приговоры о тюремном заключении или высылке и т.п. Таким же образом пытались решать и судьбы кулаков, первыми попавших под удар чрезвычайщины. Когда сомневающийся в правильности новой политики Л.М.Заковский обратился в Москву с запросом об оформлении приговоров по кулацким делам, то 7 февраля в Новосибирск последовало короткое напоминание с подписью Г.Г.Ягоды: «Согласно положения, при ПП существует тройка, где поставьте дела кулаков и спекулянтов-хлебников. Протоколы вышлите для санкции ОГПУ» (док.
39

№ 66). Однако уже 10—11 февраля на места, включая Новосибирск, за подписью того же Ягоды последовало распоряжение: «...арестов кулаков деревни... силами О ГПУ не производить, но оказать содействие органам милиции и прокуратуры в их выявлении. Дела их ставить в суде». Непонявшим разъяснялось: «Дела частников, спекулянтов, скупщиков [в] обычном порядке [пересылайте в] Москву [на] Особое совещание. Дела кулаков... передавать [в] суд» (док. № 68 и № 69).
В тесно связанной общинно-соседскими узами деревне обыски и аресты, конфискации имущества, разорение отнюдь не кулацких хозяйств не проходили незамеченными, вызывали открытые протесты и сопротивление не только пострадавших, но и деревни, сельского общества в целом. Нужна была хотя бы видимость соблюдения правопорядка. Затем и потребовались манипуляции и со 107 и 60 статьями УК, и с «перегибами». Поручение «противокулацких операций» милиции, прокуратуре и суду переносило ответственность за их проведение на местные власти — на исполнителей.
Мы еще вернемся и к практике «противокулацких операций», и к крестьянскому сопротивлению. Здесь нам важно отметить, что «разделение труда» между карательными органами объясняет наличие в документах ОГПУ полной отчетности по операциям против частных торговцев и ограниченность таковой по операциям против кулаков. В сборнике публикуются итоговые сведения о карательных акциях против «спекулятивных элементов» по стране в целом на начало апреля 1928 г.: было арестовано 6 794 частников (и их служащих), в том числе 4 018 на хлебном рынке, 1 833 на рынке кожевенного сырья, 667 на мануфактурном рынке и т.д. (док. № 84).
Более полное и конкретное представление о составе репрессированных на самом начальном этапе «чрезвычайных» хлебозаготовок дают местные данные, включающие подчас и сведения суда и прокуратуры. В Северо-Кавказском крае «на 15 марта по линии органов арестовано кожевников — 134, хлебников — 2 638... Хлебники по социальному признаку: торговцев-спекулянтов — 400, кулаков — 1 303, середняков — 297, бедняков — 42... Из числа 2 638 направлено в Особое совещание — 328 и в суд 1 600. По 107 ст. УК привлекалось 1 287, в том числе 749 кулаков... По данным крайпрокура-туры и суда всего по краю за время кампании по 15 марта осуждено 4 225, в том числе торговцев-спекулянтов — 778, кулаков и арендаторов — 1 186, середняков — 1 319, бедняков — 308, служащих и прочих — 634. Решения в отношении середняков и бедняков сводились в большинстве к штрафу [и] «условному оправданию» (см. док. № 92).
По сравнению с Северным Кавказом явно «отставала» Украина, где «итоги оперативной работы» по хлебозаготовкам на начало апреля ограничивались арестом 1 726 частников, в том числе 174 хлебников. У последних было изъято и передано заготовителям 250 тыс. пудов хлеба (в среднем по 1 400—1 5000 пудов). Кроме того было арестовано за спекуляцию хлебом — 90 кулаков органами ОГПУ и 150 кулаков следственными органами прокуратуры, за агитацию — 180 кулаков и за террор — 29 (док. №91).
Ограничения в применении 107 ст. крупными держателями хлеба не соблюдались с самого начала и не могли соблюдаться в условиях усиливавшегося день ото дня нажима сверху. Известная сталинская директива «всем организациям ВКП(б)» от 13 февраля 1928 г., утверждавшая, что «развернувшаяся хлебозаготовительная кампания уже увенчалась первой решительной победой», содержала требование: «Неослабно продолжать кампанию усиления хлебных заготовок и добиться выполнения годового плана хлебозаготовок во что бы то ни стало* (курсив мой. — В.Д.). Это требование просто перечеркивало «ограничительные» пункты директивы: «решительно устранять пере-
40

гибы и извращения...», «продолжая нажим на состоятельные, особенно кулацкие, слои деревни, применять облегчения и льготы в отношении бедноты, а также в необходимых случаях в отношении маломощных середняков»; 107 статью применять «на практике в отношении злостных элементов из числа владеющих излишками в 2 тысячи и более пудов товарного (!) хлеба, ...ни в коем случае не задевая этими и подобными им мерами середняцкую часть крестьянства» (указание о том, что речь идет о запасе товарного хлеба, предполагало неприкосновенность запаса, необходимого для потребления семьи, посева и корма скота). Нажим на местные партийные, советские и кооперативные организации резко усиливался включением в директиву ЦК требования чистки их состава «в ходе заготовительной кампании»: «изгонять из них чуждые и примазавшиеся элементы, заменяя их выдержанными партийными и проверенными беспартийными работниками»61.
«Во что бы то ни стало» — значит, «не смущаясь никакими другими соображениями», не останавливаясь перед всем тем, что называлось «перегибами и извращениями»... Именно в этом направлении развивалась политика самих директивных органов. 1 марта Политбюро отклонило, например, «просьбу о снижении мартовского плана хлебозаготовок» Башкирского обкома (а также Северо-Кавказского крайкома!) и подтвердило требование «принять к исполнению мартовский план Наркомторга» {док. № 73). О последствиях этого решения можно судить по сообщению, прозвучавшему на совещании 24 апреля в ЦК: в Башкирии по 107 статье состоялось 484 «дела», итогом которых явилось взыскание 144 тыс. пудов хлеба — в среднем на хозяйство по 370 пудов (док. № 95).
По приговорам судов и троек, коим предшествовали обыски, изымалась основная часть обнаруженного запаса. Остававшегося хлеба не всегда хватало, чтобы хозяйство могло дотянуть до нового урожая. Обзор заявлений и жалоб в Президиум ВЦИК от осужденных по делам о хлебозаготовках на 15 марта 1928 г. показывает, что с самого начала среди них оказывалось немало середняков и бедняков, имевших всего по 170, 135 и даже 82 пуда хлеба (см. док. № 77). Конечно, жалобы в высшие инстанции государственной власти отражают чаще всего крайние случаи «перегибов и извращений», однако они не были исключительными и к тому же не ограничивались конфискацией только хлебных запасов.
В форме штрафа по ст. 107 у хозяйства, случалось, отбирались скот, включая рабочий, сельскохозяйственный инвентарь, постройки. Заявление из Курской губернии: «На 12 человек семьи оставили 1 корову и старую лошадь... Сеять нечем». В приговоре суда отмечалось: «Среднезажиточный, из 846 пудов наличия хлеба конфисковано 700 пудов, одна лошадь и одна молодая корова». В заявлении из Актюбинской губернии дается описание суда, которое заканчивается недоуменным вопросом осужденного: «А за что же...?» — и ответом судьи: «У нас цель раскулачить вас» (док. № 77). Речь шла еще не о раскулачивании — «ликвидации кулачества как класса», провозглашенной Сталиным 27 декабря 1929 г. Однако слово «раскулачивание» прозвучало, и движение в этом направлении уже началось. Посредством изъятия «излишков» хозяйственного имущества крестьянин из кулака, вообще зажиточного, превращался в середняка или даже бедняка.
Следует, пожалуй, сказать о происхождении слова «раскулачивание», поскольку историкам подчас приходится слышать упрек: «Зачем вы пользуетесь сталинской терминологией?» На самом деле, это слово родилось в крестьянской среде во время революции (хотя нельзя исключить и его более раннего бытования, параллельно со словом «кулак»). Обозначалось этим словом осуществление уравнительных стремлений крестьянства путем частичной экспро-
41

приации средств производства и передачи их обедневшим, разорившимся в годы войны хозяйствам62. С переходом к нэпу это слово вышло из употребления, но не забылось и зазвучало вновь с самого начала сталинской «революции сверху».
Раскулачивания подобного рода в феврале—марте 1928 г. не были единичными случаями. Иначе, едва ли Наркомюст РСФСР стал бы в секретном циркуляре «О судебной практике по делам о хлебозаготовках» от 28 марта 1928 г. разъяснять, что «штраф должен применяться со строгим учетом экономической мощности данного крестьянского хозяйства. Как мера социальной защиты он должен быть чувствителен, но ни в коем случае не должен вести к разрушению хозяйства* (курсив мой. — В.Д.). Больше того, уже «конфискованное имущество крестьянского хозяйства» — домашние вещи, «живой и мертвый инвентарь», необходимые для ведения хозяйства своими силами — «должно быть возвращено». Это требование распространялось и на «кулацкие слои деревни» в пределах имущества, связанного «с ведением крестьянского хозяйства» (см. док. № 82).
31 марта местным органам ОГПУ был разослан циркуляр Секретно-оперативного управления — одного из главных в системе ОГПУ — «О принятии мер в связи со случаями извращения классовой линии советским аппаратом при проведении массовых кампаний в деревне». Там отмечались «многочисленные факты неправильных действий низового соваппарата, носящих нередко характер произвола (насильственное принуждение к вывозу хлеба, приобретению займа и т.п. путем избиений, угроз оружием, высылкой, арестом ОГПУ и т.д.)». Предлагалось «обратить особое внимание на все случаи подобного рода» и «привлекать к ответственности лиц, виновных в указанных незаконных действиях», вплоть до ареста «в особо серьезных случаях» (док. № 83).
Конечно, на принятие этих циркуляров сказалось приближение весеннего сева, необходимость обеспечить его проведение. Однако сам факт их появления свидетельствовал о том, что фактическое разорение крестьянских хозяйств и раскулачивание в феврале — марте 1928 г. приобретали опасные масштабы.
Описание происходивших в деревне хлебных районов на протяжении января—марта 1928 г. нарушений элементарных крестьянских прав, прежде всего прав производителя распоряжаться производимым им продуктом, разорения крестьянских хозяйств, попавших под удар чрезвычайных хлебозаготовок, потрясающих фактов произвола и насилия над крестьянином дается во многих документах. Отметим среди них две группы документов: информационные материалы ОГПУ (см. док. Mb 36, 42, 54, 61, 76, 80, 99, 106 и др.) и обзоры писем крестьян своим сыновьям красноармейцам, призванным в армию (см. док. № 56, 60, 72, 85 и др.). Эти весьма различные и даже противоположные по происхождению и характеру источники дают, пожалуй, реальную картину и того, что происходило в деревне, и того, как это воспринималось деревней.
Информационные материалы ОГПУ представлены в настоящем сборнике в основном сводками сведений о текущих событиях, имеющих политическое значение, месячными обзорами политического состояния страны в целом, а также докладными записками и справками с мест о выполнении распоряжений высшего руководства. Информсводки и обзоры представлялись крайне ограниченному кругу лиц в составе высшего руководства, которые должны были знать все о происходящем в стране, о настроениях и поведении населения. Функциональное предназначение названных информационных материалов объясняет их высокую достоверность и полноту содержащихся в них све-
42

дений о событиях, которые плохо отражены в других сохранившихся источниках. Конечно, как и всякий источник, сводки и обзоры ОГПУ пронизаны идеологическими установками своей системы. Сопротивляющиеся сталинской политике крестьяне именуются «кулаками», «антисоветскими элементами», «террористами» и т.п. Информация, содержащаяся в этих документах, разумеется, подлежит проверке и научной критике, однако, по крайней мере до середины 30-х годов она в целом выдерживает эту критикуй.
Обзоры писем крестьян своим сыновьям, призванным на военную службу, составлялись Особыми отделами, представлявшими систему ОГПУ в армии, а также армейскими политотделами. Их предназначение также состояло в информировании высшего руководства о настроениях красноармейской массы, формировавшихся главным образом на почве деревенской жизни и, естественно, прямо и непосредственно зависивших от благополучия родного дома. Уже первые документы о настроениях красноармейской среды в январе —марте
1928 г. показывали, что в «потоках писем» из деревень разных районов стра
ны шли жалобы: «нэп ликвидируется», «возвращается разверстка 1920 года»,
«выкачивают весь хлеб», «хлеб берут весь... будем голодать»... Заметно ме
няющееся настроение красноармейской массы, отклонявшейся от официаль
ной большевистской идеологии, находит отражение в политической термино
логии: в документах 1928 г. речь идет о «крестьянских настроениях», в
1929 г. это определение будет признано «расплывчатым» и заменено дру
гим — «чисто кулацкие настроения, отражающие в основном классовые инте
ресы капиталистических элементов деревни». За эволюцией этих определений
обнаруживается изменение в тональности писем из деревни, в которых описа
ние нарастающего насилия все более сопровождается призывом к красноар
мейцам «вмешаться», «прекратить насилие», «нас защищать»...64
Объявленная Сталиным по возвращении из Сибири «первая решительная победа» не только не привела ко второй и последующим «победам», но напротив, очень скоро обернулась поражением: навязанные сверху завышенные планы ни в феврале, ни в марте не выполнялись, а с начала апреля обернулись резким спадом. 19 апреля Политбюро принимает решение о разработке новых директив местным организациям «для повышения хлебозаготовок» и о созыве совещания представителей с мест для разработки «плана мероприятий» (док. № 94). Мы уже не раз обращались к стенограмме этого совещания, состоявшегося 24 апреля под руководством Молотова и Микояна. Там зафиксированы и требования, предъявленные от имени ЦК руководителям местных властей. Вот концовка выступления представителя Автономной республики Немцев Поволжья:
иКурц. Я должен сказать..., что 1 200 тыс. пудов есть такое задание, которое выполнить будет почти невозможно... Мы выполнили 4 100 тыс. пудов по хлебозаготовкам... Мы полагаем, что 300 тыс. пудов есть тот максимум, который мы можем выкачать из нашего крестьянства.
Молотов. Только 300 тыс? Знал бы, я бы вам слова не давал.
Курц. ...я обязан здесь заявить, как это не плачевно для нас.
Молотов. Вашу речь придется передать в ЦКК. Что же, вы четверть берете плана!
Курц. Если единственным выходом для выполнения плана будет передача речей всех в ЦКК, то, видимо, придется передать мою речь в ЦКК.
Молотов. Здесь мы говорим не о всех, а о вас».
Приведем характерные угрозы, прозвучавшие в заключительном слове А.И.Микояна, адресованное всем участникам совещания: «Имейте в виду, если не поправите, придется более жесткие меры применять. Ведь определен-
43

но установлено, что хлеб есть... Если не возьмем мерами мягкими, придется более жесткие меры применять».
В.М.Молотов добавил к своему рассуждению о «перегибах» пояснение: «Одну только меру мы категорически отклоняем — это всякие попытки повышения цен» (док. № 95). Следовательно, все остальные меры допустимы, даже если они на официальном языке называются «перегибами и извращениями».
Принятая Политбюро 25 апреля 1928 г. директива «Об усилении хлебозаготовок» по существу воспроизводила аргументацию и требования сталинских директив от 5 и 14 января. Так же ответственность за «угрозу срыва достигнутых успехов» возлагалась на местные организации, в которых «развились демобилизационные настроения, вместо безусловно необходимого устранения перегибов (!) полный отказ от мер нажима в отношении верхушки деревни (!)» и т.д. Те же указания «на безусловную неотложность проведения» директив, начинающихся с требования «принять к точному исполнению месячные планы заготовок на май —июнь...»; «мобилизовать партсилы...»; «усилить нажим на кулацкую часть и частников...» и т.д. (док. № 96).
Невыполнимость заданий и поэтому «крайне неудовлетворительный ход заготовок в апреле и мае» привели к появлению заданий Политбюро на июнь и даже июль (соответственно 32 млн и 26 млн пудов), с указанием Нарком-торгу «исходить из этих цифр как минимума, разверстав планы на места с превышением». Вновь по районам рассылались члены ЦК «для усиления хода хлебозаготовок» (док. № 103).
Начавшая было спадать волна насилия вновь обрушилась на крестьянство, но с еще большей силой и более разрушительными последствиями. Обзор заявлений и ходатайств, поступивших во ВЦИК до 1 июля 1928 г., содержит общий вывод о том, что в весенних кампаниях хлебозаготовок, сбора налогов и самообложения, реализации облигаций госзаймов деревню захлестнуло «море беззакония» (док. № 115). Конечно, авторы обзора не могли знать, что это определение будет больше соответствовать ситуации весны 1930 г., что описываемое ими — всего лишь первые шквальные удары... Они находили конкретное выражение в тех же «перегибах»: «Случаев привлечения к ответственности по 107 ст. за невывоз хлеба в размерах до 500 пудов и не перечесть, а за майскую кампанию приговоры говорят о лишении свободы и конфискации за десятки пудов хлеба» (док. № 115).
В условиях нарастающего насилия начинает обнажаться механизм «перегибов». Его главной пружиной являлась статья 111 УК РСФСР, которая стала применяться «по отношению к работникам государственного, общественного (партийного? — В.Д.) и кооперативного аппарата», проявившим «расхлябанность, головотяпство, бездействие и халатность» (док. № 82 и др.). Авторы обзора крестьянских заявлений и жалоб во ВЦИК со всей определенностью сформулировали вывод об источнике насилия в деревне: «При таком нажиме сверху низовой аппарат не церемонится ни с кем: ему некогда, он не хочет сесть на скамью подсудимых за халатное отношение». Больше того, это начинали понимать и крестьяне. В том же обзоре сообщалось: «В некоторых заявлениях высказывается мысль о том, что эти "головотяпства мест" согласованы с центром» (док. № 115).
Как видим, объяснение «перегибов и извращений» при осуществлении партийно-государственной политики «головотяпством мест» в официальном языке появилось не в 1930 г., а с первых же шагов сталинской «революции сверху» весной 1928 г. Противоречие между словом и делом ставило исполнителей в двусмысленное и ложное положение. Не все могли выдержать это противоречие, о чем свидетельствует, в частности, публикуемое нами письмо в
44

ЦКК от районного работника И.М.Савечина, откомандированного на хлебозаготовки в деревню и раздираемого противоречиями между тем, что пишут в газетах и в чем обвиняют исполнителей, с одной стороны, и что от них на деле требуют — с другой: «...приходишь в недоумение. Газета говорит одно, а на местах говорят совершенно другое». К 5 мая, когда писалось это письмо, задания по хлебозаготовкам были получены районом в четвертый раз: «...на сей раз никак невыполнимые. После всего этого можете, товарищи, судить: правильно ли, неправильно [ли] мы делаем... Но все равно нас обвинят в халатном отношении к работе». Савечин просил «высший парторган... написать мне все или плохое, или хорошее для того, чтобы рассеять мои верные или неверные мысли» (док. № 98). На совещании в ЦК 24 апреля представитель Курской губернии сообщил о том, что «...у нас некоторые работники от этой работы заболели. Есть... один работник, который... сидит в психиатрической больнице и все время составляет пятидневки, как они выполняются» (док. № 95).
Сталинская политика нуждалась в исполнителях, способных беспрекословно выполнить любое задание. Чистка кадров от неспособных принять такую систему отношений в партии, в государственном аппарате, как мы видели, началась уже в январе 1928 г., причем с самых «низовых» — с деревенских. Превращение ВКП(б) из политической партии в организацию командно-репрессивной системы, отличающейся жесткой подчиненностью нижестоящих органов вышестоящим, принятием директив и распоряжений верхов как боевых приказов, не подлежащих обсуждению, запрещением любой оппозиции к руководству. Уничтожение «объединенной оппозиции» было решающей предпосылкой для сталинской «революции сверху», однако в составе партийно-государственного руководства еще сохранялись силы, оказавшие сопротивление слому новой экономической политики и переходу к «чрезвычайным», то есть насильственным методам решения социально-экономических проблем, замене партийной и советской демократии (при всей ее специфике и ограниченности) командно-репрессивной диктатурой новой бюрократии, практически сталинским самовластием.